Когда люди уезжали отсюда, надо было им колышки поставить с табличками: деревня такая-то, озеро такое...
Петр обиделся.
Я думал, тебе интересно, а ты какую-то ерунду несешь!
Но я пошутил! засмеялся Герман. Плохо я понимаю такие премудрости. Ты лучше скажи, на лодке кататься пойдем?
Чаю попью, и пойдем.
Вот и порядок.
В избу вошел Митрий. Увидев в руках Германа вепсский словарь, он хитровато прищурился, спросил:
Не ладишь ли выучить?
Ну что вы! Я только посмотреть.
Дак ведь и я нарочно говорю, добродушно признался старик и сел на лавку. Погоди, вот с сеном управимся, дак и тебе веселее будет. С робятишками за ягодами ходить станешь, рыбу ловить, грибы собирать. На Муна-мяги Петька тебя сводит, там татарский хан похороненный...
На ужин собиралась вся семья. Прошмыгнул в кухню с пучком луковой травы белоголовый Колька, самый младший в семье, появились Иван и Нюра. Последней вошла Катя. Она вошла свободно, как хозяйка, без тени смущения на смуглом лице, и Герману показалось, что в избе сразу стало светлее.
Где-то она успела переодеться. Простенькое светло-голубое платье с закрытым воротом, перехваченное в талии узким пояском, было как раз впору и мягко облегало се. Катя прошла к столу, и на какой-то миг Герман ощутил своим лицом едва уловимое движение воздуха и тонкий аромат луговых цветов.
Садись-ко, Герман, поужинай с нами, сказала Нюра.
Спасибо, я ужинал, и не утерпел, еще раз скользнул взглядом по лицу Кати.
Темные, плавно изогнутые брови, аккуратный прямой нос, немного крупноватые, чуть вздутые губы лицо как лицо, ничего особенного. Но в нем, как и во всей фигуре девушки, была непередаваемая скрытая прелесть, глубокое спокойствие и достоинство.
Дак ты сядешь к столу али нет? это уже голос Митрия.
Пожалуйста, не беспокойтесь! Честное слово, я сыт.
Ну и леший с тобой! махнул рукой старик. Был бы потчеван.
Ты чего так? Ведь человек обидеться может! упрекнула Нюра свекра.
Пускай и не ломается, когда угощают.
Герман листал словарь и не прислушивался к мирной беседе за столом, хотя говорили по-русски. И вдруг до его сознания дошла фраза, сказанная Петром:
Пусть едет. Мы и без нее обойдемся. Погода хорошая, спешить не придется.
Герман насторожился: о ком говорят? Кто должен ехать? Куда?
Ладно, Иван глянул на Люську. Дела справишь, и сразу обратно. Никаких кино.
Я и не собиралась в кино, Люська передернула острыми плечиками.
«Куда же поедет эта девчонка? гадал Герман. Неужели в Саргу? А где еще может быть кино?..»
За ужином Петр ничего не ел, но ждал, когда мать начнет разливать чай. Выпив стакан крепкого чая, он обернулся к старшей сестре.
Пойдешь?
Герман понял, что речь идет о катанье на лодке, и напряженно ждал, что ответит Катя.
Посуду надо вымыть, не сразу ответила та. Люська спать ляжет. Ей рано вставать.
Даром посуда, поди! сказала Нюра. Сама вымою.
Гора с плеч!..
Втроем они вышли на крыльцо.
А вечерок-то сегодня удивительный! воскликнул Герман, сдерживая шаг и желая, чтобы Катя прошла вперед. Между прочим, как по-вепсски «удивительный»?
Никак, ответил Петр. Только описательно можно перевести. Или сказать проще: вечер очень хороший... Вообще в нашем языке эпитетов мало. Наверно, предкам некогда было любоваться красотами.
Никак, ответил Петр. Только описательно можно перевести. Или сказать проще: вечер очень хороший... Вообще в нашем языке эпитетов мало. Наверно, предкам некогда было любоваться красотами.
Понятно...
Герман чувствовал себя неловко оттого, что девушка идет сзади, но боялся предложить ей пройти вперед: вдруг она остановится, как тогда, в дверях, а то и домой повернет. Однако на узкой тропинке он все-таки посторонился. Катя, не поднимая глаз, быстро прошла за братом, прошла настолько близко, что Герман, кажется, ощутил запах ее волос.
Едва подошли к лодке, Петр сбросил с себя трикотажный спортивный костюм и остался в одних плавках.
Надо же так загореть! ахнул Герман, с восхищением и завистью оглядывая шоколадно-кофейное тело Петра. Как индеец!
Есть маленько! с легким самодовольством усмехнулся Петр и распорядился: Катеринка на корму, а ты, Гера, в нос. Сталкиваем! и взялся рукой за борт. Когда лодка оказалась на плаву, Петр взглянул на часы, сделал глубокий вздох и взмахнул веслами. Лодка дернулась и стала быстро набирать скорость, зажурчала рассекаемая килем вода.
Герман сразу почувствовал, что это уже совсем не такая, как утром, гребля, не легкая прогулочка, а спорт.
Петр греб мастерски, мощно, не сбивая дыхания. В рассчитанных движениях угадывалась большая натренированность. Ритмично ходили под темной кожей широкие лопатки, буграми переливались на плечах мускулы, пружинисто сгибалась и разгибалась сильная спина.
Герман смотрел на атлетическую фигуру Петра и, кажется, каждым мускулом ощущал свою слабость перед этим парнем. И было стыдно вспоминать, как сам сидел за этими веслами...
«Конечно, целыми днями на свежем воздухе. Да и столько времени тренируется», думал Герман, оправдывая перед собой собственную слабость. Он перевел взгляд на Катю.
Она сидела на кормовой скамеечке чуть вполоборота, плотно сомкнув загорелые круглые колени. Коса, перекинутая через левое плечо, огибала высокую грудь и браслетом была обвернута вокруг запястья; кончик косы девушка накручивала на палец и при этом задумчиво смотрела вдаль, за озеро, будто чего-то ждала оттуда, надеялась что-то увидеть. Герман тоже посмотрел в ту сторону. Далеко-далеко, как хлопья пены, белели на зеркальной глади озера чайки. За ними, еще дальше, зеленел лесистый берег. Днем он был в синей дымке это Герман хорошо помнил, а теперь зеленел одноцветно и сочно.