Так или иначе, нарратор осуществляет три функции: сообщает о событиях, интерпретирует их, а также «оценивает (в плане этики)»[112]. По выражению Сеймора Чэтмана, «нарратор это дискурсивный агент, которому поручено представлять слова, образы или другие знаки»[113] данного дискурса. Нарративной идентичностью такого «агента» является высший уровень идентичности «текстуально закодированной речевой позиции, из которой исходит данный нарративный дискурс»[114].
Идентичность этой фигуры осложняется тем обстоятельством, что нарратор текстуально выступает в непростых взаимосоотнесенностях с еще двумя смежными ему фигурами: автора и фокализатора. Чэтман справедливо акцентировал мысль о том, что наррация это коммуникативный акт, но мы должны четко отличать реальных авторов и реальные аудитории от «имплицитных» (подразумеваемых) авторов и таких же аудиторий: только вторые «имманентны произведению»[115].
В словесной эстетической деятельности, чем является литература как художественное письмо, нарратор всегда фигура фикциональная, диссоциированная с автором, некий авторский конструкт, принципиально неотождествимый с ним самим. На это обратила внимание еще зачинательница нарратологических исследований Кэте Фридеманн, заявившая в своей новаторской для своего времени работе, что в эпике повествующий субъект никогда не является автором, будучи всегда ролью, принятой автором на себя[116].
Категория автора при этом имеет двоякое значение: 1) конкретная (биографическая) личность писателя и 2) виртуальная фигура творца условного (воображенного) мира. Во втором значении это «олицетворение интенциональности произведения»[117] (самого произведения!), то есть сверхтекстовая инстанция субъекта смысла данного нарративного высказывания как творческого целого; это «существующий независимо от всех разъяснений [] семантический центр произведения»[118].
Если нарратор актуализирует событийность излагаемой истории (а без события нет и нарратива), то автор является гарантом ее смысловой значимости. Наиболее очевидным в своей необходимости имплицитное авторство оказывается при обращении писателя к фигуре «ненадежного нарратора»[119], чье свидетельство должно быть читателем в известной степени преодолено для постижения действительного смысла рассказанной ему истории.
Важнейшая особенность художественной наррации отнюдь не вымышленность («фикциональность»), которая в искусстве слова факультативна. Так, исторические события в «Войне и мире» отнюдь не фикциональны, однако они принадлежат воображенному миру произведения, а не исторической реальности прошлого. Для эстетической деятельности в слове принципиальна размежеванность, неотождествимость нарратора и автора. Тогда как за пределами искусства слова сам пишущий и является обычно нарратором своего нарративного высказывания. В литературе же автору, как справедливо настаивает Вольф Шмид, «нельзя приписывать ни одного отдельного слова в повествовательном тексте. Он не идентичен с нарратором [] У него нет своего голоса [] Его слово это весь текст во всех его планах»[120]. Именно эта (эстетическая) природа авторства выделяет художественную словесность из всех прочих нарративных практик.
Необходимо подчеркнуть, что в сфере эстетической деятельности автор принципиально неотождествим не только с нарратором, но и с написавшим этот текст писателем (биографической личностью). Согласно Бахтину, искусство слова (художественная литература) является искусством «непрямого говорения»[121], где подлинный автор, скрываясь за нарратором, «облекается в молчание»[122]. Шмид вполне логично называет такого автора «абстрактным», хотя обычно эту виртуальную фигуру именуют «имплицитным» автором понятие, введенное Уэйном Бутом в «Риторике вымысла».
Автор художественного высказывания (даже в лирике) не речевой субъект, а субъект эстетический. Он организатор, своего рода «режиссер» произведения, он не тот, кто говорит с нами, а тот, кто лучше нас слышит говорящего, кто до конца понимает его и направляет своим пониманием. Писатель, будучи реализатором открывшейся ему творческой возможности произведения[123], никогда не владеет всей полнотой смысла своего творения. Он первочитатель и авторедактор своего текста, чья редактура не всегда бывает оптимальной, порой оказывается конъюнктурной или попросту утратившей связь с первоначальным вдохновением.
Именно имплицитный автор (эстетический субъект) является носителем подлинного смысла произведения как высказывания некоего нарратора. Сам же нарратор бывает как близок в этом отношении к автору (в «Войне и мире», например), так и далек от понимания подлинного смысла своей истории. Для этого второго случая Бут и ввел эффективное понятие «ненадежного нарратора» как конструктивного затруднения, преодоление которого выводит к истинному (авторскому) смыслу рассказанного. Классическим примером ненадежного нарратора может служить пушкинский Белкин.
Виртуальная инстанция имплицитного автора гарант единого художественного смысла (при множественности возможных значимостей для множества воспринимающих). Приблизиться к концептуальной позиции автора означает углубиться в смысл сказанного-услышанного, таящийся в нарративной структуре текста. «Нон-фикциональная» наррация (в документальной прозе, например) такого гаранта не знает. Верификации здесь подлежит референтная область значений, но не смысл, который от реципиента к реципиенту может значительно разниться.