18 (4.6): Он оделся и поехал в собор
19 (4.7): Когда служба кончилась, было без четверти двенадцать. Приехав к себе
20 (4.8): Вы уже легли, преосвященнейший? спросил он
21 (4.9): (после ухода Сисоя) Преосвященный не спал всю ночь. А утром
22 (4.10): Пришла старуха мать
23 (4.11): Приезжали три доктора
24 (4.12): А на другой день была пасха
25 (4.13): Через месяц был назначен
Последний из эпизодов занимает особое место своеобразного эпилога о матери героя. Архиерей в нем не только отсутствует, но и забыт всеми (кроме матери). Остальные двадцать четыре эпизода четко делятся на две половины по двенадцать. Первая дюжина эпизодов составляет три начальные главы рассказа, вторая дюжина (с тринадцатым эпилоговым эпизодом) заключительную главу.
Нумерологические изыскания в чеховском тексте небезосновательны. Достаточно напомнить, что у матери умирающего героя было девять душ детей и около сорока внуков (традиционные рубежи поминовения усопших), что актуализирует в ней не только просительницу за всех членов своего материнского рода, но и символическую фигуру носительницы живой памяти об умерших.
Нумерологические изыскания в чеховском тексте небезосновательны. Достаточно напомнить, что у матери умирающего героя было девять душ детей и около сорока внуков (традиционные рубежи поминовения усопших), что актуализирует в ней не только просительницу за всех членов своего материнского рода, но и символическую фигуру носительницы живой памяти об умерших.
В рассказе о предпасхальных днях, то есть последних днях жизни не только главного героя, но и самого Иисуса Христа, апостольское число двенадцать также явственно приобретает символическую значимость. Оно дважды встречается в качестве указания времени; существенную роль в произведении играет литургия под названием двенадцать евангелий; наконец, отец Сисой всю свою жизнь находился при архиереях и пережил их одиннадцать душ, то есть умирающий герой рассказа оказывается двенадцатым архиереем.
Поразительны мотивные переклички, своего рода семантические «рифмы», обнаруживаемые между первыми, вторыми, третьими и т. д. эпизодами двух циклов эпизодизации, составляющих движение чеховской наррации, подобно тому, как часовая стрелка дважды за сутки пробегает один и тот же двенадцатичасовый круг.
Начальные эпизоды обоих циклов объединены мотивами покоя, благости, весеннего настроения, аналогичного настроению любимого героем первого евангелия.
Оба вторых эпизода суть возвращения героя из церкви в монастырь.
В третьем эпизоде преосвященный узнает о приезде своей матери с внучкой, а в пятнадцатом (4.3) эта девочка к нему входит и открывает причину их приезда.
В четвертом эпизоде герой думает о своей матери, а в эпизоде 4.4 она сама входит к нему в комнату.
Пятые эпизоды связаны фигурой покашливающего за стеной отца Сисоя. К тому же, как и в двух предыдущих парах эпизодов, имеет место своего рода тематическое нарастание параллельного мотива: если в эпизоде 1.5 архиерей впервые говорит о своей болезни, то в 4.5 его призывают к страстям господним (к последней в его жизни и физически мучительной для больного церковной службе).
Шестые эпизоды перекликаются резкими переломами от бодрого, здорового настроения героя к болезненному, а также повторами ряда мотивов (в частности, такой детали, как боль в онемевших ногах).
Седьмые эпизоды представляют собой возвращения архиерея к себе с нарастанием: от торопливо помолился, лег в постель к разделся и лег, даже Богу не молился.
Оба восьмых эпизода приходы Сисоя, натирающего тело преосвященного в первый раз свечным салом (своего рода помазание), а во второй уксусом (еще одна деталь, прозрачно связывающая умирание героя с умиранием Христа).
В начале девятого (3.1) эпизода мы узнаем о болезни епархиального архиерея, который не вставал с постели. В эпизоде 4.9 то же самое происходит и с героем рассказа, что освобождает и его от описанных в эпизоде 3.1 обременительных обязанностей.
В обоих десятых эпизодах внутренне отрешенный от окружающего мира архиерей не понимает смысла тех слов, с которыми к нему громко обращаются: в первом случае купец Еракин, а во втором мать. В обоих эпизодах его именуют владыкой, но мать уже обращается к нему иначе, хотя раньше тоже так называла.
Оба одиннадцатых эпизода демонстративно пусты: они сводятся к безрезультатным визитам (игуменьи и трех докторов). Но во втором из них, согласно все тому же принципу тематического нарастания, наступает смерть архиерея. Семантическая опустошенность этих сегментов нарративного ряда соответствует предпасхальной субботе (называемой в тексте эпизода 4.11) отрезку времени, когда евангельский прообраз героя уже умер, но еще не воскрес. Знаменательно, что один из этих двух наиболее кратких эпизодов текста содержит в себе два слова длинный и три слова долго.
Наконец, пара двенадцатых эпизодов вновь, как и пара начальных, связана мотивом светлой пасхальной радости, переживаемой в первом случае уединившимся в алтаре архиереем, а во втором всем миром.
Прослеженный циклический параллелизм (с тематическим нарастанием) как организующий принцип системы эпизодов, разумеется, усиливает зеркальный эффект семантической параллели между уходом из жизни литературного героя и сакральной парадигмой такого ухода. Зеркальность литературного сюжета относительно евангельского прослеживается не только в прямых совпадениях, но и в моменте их обратной симметрии: появление трех докторов перед смертью архиерея обратно симметрично поклонению волхвов после рождения Иисуса.