Ну и хорошо. Хорошо, что мы имеем возможность до сих пор это смотреть. Театр это ведь искусство "здесь и сейчас", оно очень недолговечное, тем и ценно. Если ты не увидел какой-то особо удачный спектакль, то уже и не увидишь, повторить один в один никогда не смогут. Я, например, очень жалею, что не увижу вживую Раневскую. Или Высоцкого.
А я бы хотел Нижинского посмотреть его знаменитый прыжок, когда он зависает в воздухе и нарушает все законы гравитации.
Нижинский это балерун такой?
Не говори это слово, поморщился я. А лучше вообще его забудь. Нет такого термина. Про мужчин говорят "танцовщик" или просто "артист балета". Но те, кто танцует первые партии, премьеры. А уж Нижинский всем премьерам премьер, до него балет вообще был женским.
А вторые партии кто танцует?
О, там у них такая иерархия хуже, чем в армии. Первые солисты, вторые солисты, корифеи. Ольга вот кордебалет, я уже говорил, это самые лохушки. Правда, есть еще миманс, но этим вообще уметь танцевать не обязательно, это совсем уж статисты. И не дай бог какую-нибудь простую солистку балериной назвать, все примы смертельно оскорбятся.
Фигасе. Слушай, я с тобой сегодня столько нового узнал, как будто четыре пары в универе отсидел. Прямо чувствую себя в долгу.
Ну какие еще долги, буркнул я, и, может, кто-нибудь мне объяснит, почему внутри так все всколыхнулось после этого "я с тобой"?
Ну такие он покрутил в воздухе рукой. Нематериальные. Просто хочется тоже что-нибудь для тебя сделать. Знаешь, Влад Я не знаю, почему ты меня пригласил. Обычно первых встречных не зовут в таких случаях, даже если правда есть лишний билет. Но все равно спасибо тебе. Я бы сам никогда не сходил, у нас в семье нет таких денег.
А он, оказывается, не так уж прост. Не очень-то поверил в мою байку. Но и докапываться не стал, просто принял ситуацию такой, какая есть.
Ты не первый встречный, смущенно пробормотал я.
Ну да, ну да, у нас же с тобой даже общий ребенок есть, съехидничал он.
Глава 4. Национальный вопрос
"как ты его назвал"
"А его еще и назвать надо? Я его вообще не звал так-то".
"тебе все равно придется как то к нему обращатся"
"Хм. Ну я не знаю. Вонючка?"
"че он вонючка то не наговаривай на бедного котика он уже давно не воняет"
"Зато он с этим хорошо ассоциируется".
"хотя знаеш пусть будет вонючка вырастит будет табаки"
"Что, прости, он вырастИт?"
"это из дома в котором там был персонаж который в детстве был вонючка а потом стал табаки"
"Что, прости, он вырастИт?"
"это из дома в котором там был персонаж который в детстве был вонючка а потом стал табаки"
"А больше тебя в этой фразе ничего не смущает?"
"не понял вопроса"
"Забей. А ты уверен, что из Вонючки получится Табаки? Бывали случаи, когда Теон Грейджой получался".
"ты его собираешся кастрировать варвар"
Вот этим я занимался на паре с таким длинным названием, что к концу предложения его начало уже забывается, в просторечии именуемой просто "Основы". Мой телефон сегодня был однозначно интереснее основ чего бы там ни было. Полное отсутствие знаков препинания и заглавных букв придавало неповторимый шарм этим коротким сообщениям. Я вдруг понял, зачем эти закорючки вообще существуют, они, оказывается, создают интонацию в письменной речи. А если их нет, то, соответственно, не создают. И сидишь как дурак, пытаешься самостоятельно эту интонацию извлечь из сплошного потока слов.
Когда я уже подходил к дому, привычно поискал глазами тощую фигурку в серой куртке, расстроился, когда не обнаружил ее на лавочке, а потом как-то слишком избыточно обрадовался, когда обнаружил под козырьком подъезда. Ян там прятался от дождя и ветра, которые наконец взяли верх над хлипким осенним солнышком.
Замерз? Пойдем, я тебя отогрею, двусмысленно пошутил я, протягивая ему руку.
Хорошо хоть не "взгрею", мрачно ответил он и продолжил бурчать, поднимаясь по лестнице. Просто какие-то хляби небесные разверзлись. Казни египетские настигли. Саранчи летом не бывает случайно? Или нашествия жаб? Как тут жить вообще? Все ветер и дождь, и всегда все одно и то ж. Не пойму, за что вы все так любите свой Питер? Он же весь темный И серый.
Ну, во-первых, это спорное утверждение, основанное на субъективном ощущении. Например, у Достоевского Петербург, как известно, желтый.
Ах ты ж моя радость! А во-вторых?
Нет, это он не мне, и даже не Достоевскому, это Вонючка мне под ноги кинулся и попытался убить, радость-то какая.
А во-вторых что плохого в сером? Знающие люди утверждают, что у него как минимум пятьдесят оттенков. Кота я проигнорировал, когда рядом был Ян, я с радостью передавал ему все эти прелести возни и сюсюканья с домашним питомцем. Я, между прочим, реку больше всего обожаю именно когда она серая, когда все небо в тучах, и они в воде отражаются. И волны такие мелкие от ветра. И все это сверкает как сталь. Как ртуть. Или даже как серебро. И ты стоишь на набережной, мерзнешь, в лицо дождь колючий бьет, капюшон с головы срывает, руки заледенели, а все равно от ограждения отойти не можешь, все стоишь и любуешься. А потом заваливаешься в какую-нибудь кафешку, берешь глинтвейн и чувствуешь, как в тебе рождается тепло, где-то в груди или в животе, и постепенно разливается по всему телу, доходит до кончиков пальцев. И тогда понимаешь, зачем нужна на свете такая мерзкая погода, потому что ты никогда такого кайфа не почувствуешь, если придешь в ту же кафешку по солнышку или приедешь на машине.