Огонь в костре оправляют такой штуковиной, подумал Коньков, вместо кочережки. Покопался в пепле этой палкой; вдруг какой-то странный неистлевший сучок привлек его внимание. Он нагнулся и поднял закопченную бронзовую трубочку с длинным мундштуком.
- Чья это трубка? - спросил Коньков.
- А ну-ка, - Кялундзига взял ее в руку. - Это Гээнты трубка. У него мундштук костяной, сам прожигал, такое дело... Его трубка.
Коньков внимательно оглядел трубку, вынул складной нож и лезвием достал содержимое трубки - бурую смесь чего-то вязкого с золой. Коньков потрогал ее, понюхал и сказал уверенно:
- Странный запах. Что-то подмешено в табак.
- А ну-ка?
Кялундзига взял трубку, понюхал и сказал уверенно:
- Сок бархата подмешен. От семян.
- Для чего? - спросил Коньков.
- Крепость большую дает. И голова крутится.
- Это что ж, Гээнта такой табак курил?
- Нет, Гээнта - слабый человек. Такой табак сам не делал.
Коньков посмотрел на Боборыкина, тот не уклонился, встретил его спокойным взглядом округлых, как у ястреба, желтоватых глаз.
- Где стояла лодка Гээнты? - спросил Коньков.
- Оморочка его стояла вон там, - указал Боборыкин на общую стоянку лодок.
- Он знал, что вы уезжаете на запань? - спросил Коньков.
- Знал. Я мотор заводил, а он с острогой стоял в оморочке во-он у того омутка, - указал на противоположный обрывистый берег. - Ленка еще добыл. Говорит - талы захотелось. - Боборыкин отвечал спокойно и держался солидно.
- Вы с ним выпивали с утра? Или он с кем-то другим выпил? - спросил Коньков. - Не знаете?
- Откуда вы взяли, что он выпивал?
- Продавец сказал, что утром он брал водку.
- Я не видел.
- И сами не пили?
- Нет, не пил. - Боборыкин усмехнулся: - Странные вопросы вы задаете.
- Странные! Как же у вас в лодке оказалась пустая бутылка?
Боборыкин замялся.
- У меня нет никакой бутылки. С чего это вы взяли?
- Пойдемте к вашей лодке!
- Пойдем.
Они вдвоем двинулись к берегу. Здесь стояла крашенная в голубой цвет, принакрытая брезентом моторная лодка. Коньков сдернул брезент; на дне, в кормовом отсеке, валялись какие-то мешки. Коньков поворошил мешки и достал пустую поллитру с водочной этикеткой.
- Чья это бутылка? - спросил Коньков.
Боборыкин стал покрываться до самых ушей малиновым отливом.
- Я думаю - не станем наводить экспертизу. Отпечатки пальцев здесь сохранились довольно четко. Как вы думаете? И Гээнта уж наверно не откажется, что вчера пил с вами водку?
- Моя поллитра, - сказал Боборыкин. - Ну, и что здесь такого?
- Это другой разговор. - Коньков положил бутылку в сумку. - Значит, вы посылали сторожа за водкой?
- Я, - согласился Боборыкин.
- И выпили с ним вместе перед отъездом на запань?
- Да, - только головой мотнул он.
- А талой из того ленка закусывали?
- Все в точности!
- Спасибо за откровение. Что ж вы ему сказали на прощание?
- А что я мог сказать? Просил глядеть в оба. Говорю, как бы чего не случилось. Приеду, мол, только вечером.
- Вы полагали, что может произойти нечто неприятное?
- Нет. Я просто так, без задней мысли.
- И никаких подозрений у вас? Ни о чем не подумали?
- О чем же я мог подумать?
- Ну, например, склад могут поджечь.
- Кто?
- А вы не знали, где находятся лесорубы из бригады Чубатова?
- Они мне не докладывали... Слыхал, будто вниз ушли. А иные на запани.
- И не встречались с ними на запани?
- Нет, не встречался.
- Куда сторож пошел после выпивки?
- Полез к себе в юрту. А я подался на запань.
Коньков накинул брезент на лодку и пошел по песчаной отмели навстречу Голованову и Кялундзиге. Боборыкин, потерявший в минуту и важную осанку, и независимый вид, слегка наклонив голову, увязался было за Коньковым.
- Я вас больше не держу, - обернулся к нему Коньков.
- То есть как? Ничего не спросите?
- Ничего... Пока.