Виктор Каган - Музы Припарнасья стр 2.

И чтоб моя не дрогнула рука,
армянского приму я коньяка,
спущусь под стол, где круг девятый ада,
спасу его, пришью ему конечность,
и наша дружба будет длиться вечность.
Хороший мишка. Мне других не надо.

И девочка, что мишку уронила,
и мальчик, что поднять его не смог,
и их любви таинственная сила,
и с приворотным зельем пузырёк

Я помню всё. Оторванная лапка
и в пуговицах глаз стоит слеза.
Не находя потерянного тапка,
на тёмные крещусь я образа.

Не надо мне ни почестей, ни славы.
О, был бы мишка  друг заветный мой.
Но херувим шепнул в ночи лукаво,
что никогда не будет он со мной.

Весна зеленеет
лягушьей икрою,
как платье природы
игрою покроя,
и майской грозы
полыхает шутиха.
Но тут приключается
страшное лихо.
Мой мишка с кровати
летит, как с откоса
несчастная Анна
летит под колёса,
и падает смаху 
до смеха ли?  на пол,
теряя в полёте
переднюю лапу.
Такому кошмару
во сне не присниться.
Мне мишку спасти
непременно хотится.
Лежит под кроватью,
бедняга, страдает
и лапу другою
к себе прижимает.
Слезаю с кровати,
от страха шалея,
поскольку я мишку
ужасно жалею.
То в холод бросает,
то бешено жарко.
Я мишку спасу,
как в бою санитарка.
Его никогда
ни за что я не брошу.
Играть с ним хотится.
Он очень хороший.

Я разлучён с тобою, мишка,
мне без тебя Париж не мил,
стихов моих пожухла книжка
и жалко хохлится афишка,
свалялся бант, в слезах манишка.
Кто тебя на пол уронил!?

Твоя оторванная лапка,
как девья золотая прядь,
но скрылась за туманом шляпка,
без ножки стынет в спальне тапка,
цветов ненужная охапка
осталась в вазе умирать.

Взяла тебя судьба-злодейка,
любовь отъята навсегда.
Мне без тебя вся жизнь копейка,
мне помнится твоя шубейка,
с тобой я пел, как канарейка,
да не припомню уж  когда.

Кушетка, шкаф, комод, два стула,
на письменном столе пенал.
Где мишка? Будто ветром сдуло 
упал, свалился, запропал.
А смерть захлопнет жизни книжку,
увидите  поэт был прав:
опять роняет кто-то мишку
комод кушетка старый шкаф.

Это всё, что от мишки осталось 
шерсти клок и лапа в руке.
Уронили  какая жалость
серебром холодит в виске
Одиноко и так печально
он лежит щекой на ковре,
так естественно и натурально,
словно шёлк на вашем бедре
Я куплю себе туфли к панаме,
лягу с мишкой грустить визави.
Вы сказали, не будет меж нами
ослепительно нежной любви.

Моя любимая хранила
меня от бытовых забот,
но мишку на пол уронила,
он завалился за комод.

Она и так, и сяк, и эдак,
но не достать его никак.
Комод тяжёл. Позвать соседок?
Ведь засмеют  какой пустяк!

Моя любимая не знала,
что делать? Шваброй зацепить?
Но только лапу оторвала
и не к чему её пришить.

Со лба стирала пот солёный
и снова пробовала, но
не получалось. Я, влюблённый
в неё, следил за ней давно.

В царапинах родные руки,
в глазах печаль, морщинок сеть,
в груди клокочущие звуки
Ну как такое не воспеть!

Свалился мишка за диван 
не затолкали, не уронили,
свалился сам, хоть был не пьян,
а что мы пили? Ну что мы пили?

Ну пригубили по семьсот,
а тут гляди какой компот!
Сидели мирно и привет,
и мишки нет, и мишки нет.

А кто-то пробурчит, что, мол,
нашёл местечко, нашёл местечко,
свалился лучше бы на пол
или на кресло, или на печку.

Спрошу его, о чём базар,
а что  остался Солнцедар?
Мы сами знаем, что почём.
А вы при чём, а вы при чём?

Ему б глоток  медикамент,
так, для поправки, так, для нахрапу.
Пусть что угодно, хоть абсент.
Но мишке-то пришейте лапу.
Он всех кого куда послал,
всем козью морду показал.
Он лапой сделал всем привет 
ну той, что есть, не той, что нет.

Я б к трём вокзалам мигом, враз 
чего филонить по-философски? 
И мишке точно б лапу спас,
как Склифосовский, как Склифосовский.

Он кореш мне, он мой братан.
А, может, к мишке за диван,
чем здесь несолоно хлебать,
и там лежать, и там лежать?

Свалился мишка за диван 
не затолкали, не уронили,
свалился сам, хоть был не пьян,
а что мы пили? Ну что мы пили?

Ну пригубили по семьсот,
а тут гляди какой компот!
Сидели мирно и привет,
и мишки нет, и мишки нет.

А кто-то пробурчит, что, мол,
нашёл местечко, нашёл местечко,
свалился лучше бы на пол
или на кресло, или на печку.

Спрошу его, о чём базар,
а что  остался Солнцедар?
Мы сами знаем, что почём.
А вы при чём, а вы при чём?

Ему б глоток  медикамент,
так, для поправки, так, для нахрапу.
Пусть что угодно, хоть абсент.
Но мишке-то пришейте лапу.
Он всех кого куда послал,
всем козью морду показал.
Он лапой сделал всем привет 
ну той, что есть, не той, что нет.

Я б к трём вокзалам мигом, враз 
чего филонить по-философски? 
И мишке точно б лапу спас,
как Склифосовский, как Склифосовский.

Он кореш мне, он мой братан.
А, может, к мишке за диван,
чем здесь несолоно хлебать,
и там лежать, и там лежать?

Мишку на пол уронили, лапа мишкина больна,
чёрный лебедь, ворон белый, выпил литра два вина,
но вино не заглушало плача сердца моего:
«Мир лишь луч от лика мишки, всё иное тень его!».

Я в отчаяньи смотался в близлежащий гастроном
и до ночи утешался окровавленным вином,
но вино не утешало, и рыдало естество:
«Мир лишь луч от лика мишки, всё иное тень его!».