Это ложь, это ложь, повторял он.
Правду сказать, господа. заметил каноник, понизив голос и лукаво подмигивая: это очень симпатичная женщина. У Брито вкус недурен.
Я знаю, кто распускает про меня эти слухи, волновался Брито. Это подлец Кумиадский помещик. Он злится на меня за то, что тот не провел его в депутаты на последних выборах. Подождите, переломаю я ребра этому негодяю. Глаза его налились кровью, и он повторял, потрясая кулаками: Переломаю я ему ребра
Ну, полно. Нечего так волноваться, Брито, успокоивал его Натарио.
Этот помещик в Кумиаде находился в то время в оппозиции и располагал на выборах двумя стами голосов. Священники заговорили об избирательной кампании. Все они, кроме отца Амаро, умели, как выражался Натарио, «состряпать депутата». Каждый стал рассказывать о своих подвигах на этом поприще.
Отец Натарио сообщил, что доставил на последних выборах восемьдесят голосов кандидату правительства.
Чорт возьми! воскликнули остальные.
И знаете каким путем? Я устроил чудо.
Как так?
Я уговорился с одним миссионером, и накануне выборов в нашем приходе были получены письма с неба за подписью Пресвятой Богородицы, в которых требовалось, под угрозой наказания свыше, голосовать за правительственного кандидата. Тонко задумано, неправда-ли?
Гениально, согласились все.
Один Амаро был поражен этим откровением.
Исповедь тоже прекрасное орудие в наших руках. продолжал Натарио. Фут мы действуем через женщин, но зато наверняка. Из исповеди можно извлекать огромную пользу.
Но ведь исповедь настолько серьезный акт, что, по-моему, она не должна служить делу выборов, сказал Амаро тоном убеждения.
У отца Натарио, сильно разгоряченного от вина и обеда, вырвались неосторожные слова.
Неужели же вы принимаете исповедь в серьез, отец Амаро?
Эти слова вызвали всеобщее изумление.
Как? Вы спрашиваете, принимаю ли я исповедь в серьез? закричал Амаро, уставившись на него в ужасе.
Что вы, Натарио? Что вы, побойтесь Бога! накинулись на него остальные.
Натарио стал выпутываться из неловкого положения.
Постойте, выслушайте меня. Я вовсе не хочу сказать, что исповедь ерунда. Слава Богу, я не франкмасон. Смысл моих слов тот, что исповедь есть лишь средство знать, что происходит в приходе, и направлять стадо прихожан в ту или иную сторону. И раз это служить Богу, то это хорошее орудие Вот что, значит, я хочу сказать: что исповедь хорошее оружие в наших руках. Понимаете ли?
Ну, нет, Натарио, ну, нет, что вы говорите, полно! закричали священники.
Натарио рассердился.
Так неужели вы хотите убедить меня в том, что мы действительно облечены от Бога властью отпускать грехи? закричал он гневно.
Конечно, безусловно!
Quorum remiseris peccata, remittuntur eis, сказал каноник Диас, уплетая бобы. Такова формула. А формула это все мой дорогой.
Исповедь, по-моему самое существенное в нашей деятельности, заявил Амаро тоном ученика. Почитайте Святого Игнатия, почитайте Святого Фому.
Хорошо, так я попрошу вас ответить мне на один вопрос, закричал Натарио в бешенстве. Вот вы, например, сытно позавтракали, напились кофе, выкурили сигару и уселись после этого исповедовать кого-нибудь. Ваши мысли заняты в это время семейными или денежными делами, у вас болит голова или живот И вы воображаете, что можете отпускать грехи, как сам Бог?
Этот довод поразил всех присутствующих.
Каноник Диас положил вилку, поднял руки кверху и воскликнул с комичною торжественностью.
Hereticus est! Он еретик.
Hereticus est! Это и мое мнение, проговорил отец Амаро.
В это время Гертруда подала на стол блюдо сладкого рису.
Ну, ну, довольно об этом, господа, сказал осторожный аббат, пользуясь удобным случаем переменить разговор. Попробуйте-ка лучше моего рису. Гертрудушка, дай сюда еще графинчик портвейна.
Но Натарио не мот успокоиться и продолжал убеждать Амаро в своей правоте.
Отпускать грехи значит являть людям милость Божию. А это присуще лишь самому Богу
Я могу выставит против этого два возражения, закричал Амаро, торжественно поднимая палец.
Ну, ну, успокойтесь-же, господа, уговаривал их аббат искренно огорченным тоном, откушайте-ка лучше рису. Вот и винцо 1815 года. Такое не каждый день пьешь.
Гости полюбовались сверкавшим в хрустальных рюмках портвейном и уселись поудобнее в обитых кожею креслах. Начались тосты. Первый был провозглашен за аббата. Он пробормотал несколько слов благодарности и чуть не расплакался от удовольствия.
За Его Святейшество папу Пия IX! закричал Либаниньо, поднимая стакан. За несчастного мученика.
Все вышили за Пия IX, чувствуя себя глубоко растроганными, Натарио смягчился, заговорил о своих «розочках» и стал цитировать Виргилия. Амаро откинулся назад в кресле, засунул руки в карманы и уставился машинальным взором на окна, мечтая об Амелии.
Аббат предложил перейти в беседку пить кофе.
Было три часа. Все пошатывались немного и икали, весело смеясь. Один Амаро держался на ногах вполне твердо, но и тот чувствовал себя настроенным очень нежно и сантиментально.
А теперь, господа, предложил аббат, допив последнюю каплю кофе: не прогуляться-ли нам в мое именьице?