Я тебе сколько раз говорила. Не смей!.. не смей!.. трогать мою кисточку
После этого в облаках пролетел детский визг, и по пасечнику что есть мочи ударили лошадиным хвостом, но скорей всего снова кисточкой, только очень большой.
А потом наступила кромешная тьма, и уже вовсе рядом послышалось:
Вот мучение с этим мёдом Не знаешь, как в банку наковырять, вот заставить бы самого А то, видишь, сидит там у себя в Таганах, и заботушки нет!
А потом наступила кромешная тьма, и уже вовсе рядом послышалось:
Вот мучение с этим мёдом Не знаешь, как в банку наковырять, вот заставить бы самого А то, видишь, сидит там у себя в Таганах, и заботушки нет!
Вздрогнул пасечник: «Тёща, что ли? Откуда тут? И где там я сижу?»
А знакомый, пронзительный голос не отставал:
Нет бы сразу стеклянные баночки в улей складывать, так ведь нет неохота ему лежебоке. Втолкнёт в улей целую флягу и спит себе на боку.
«Ну всё: тёща и есть. Всю жизнь думает, что мёд пчёлки ведёрками в улей таскают, а им только посудину подставляй! Хорошо бы так!»
Рассердился на глупую пасечник, а ответить не может сковала его высохшая акварель, языком во рту даже не шевельнуть.
Тут ещё один голос знакомый раздался жена дочку спрашивает:
Ты, Ирина, альбом не забыла в рюкзак положить?.. А то утром проспишь и опять не возьмёшь своё чудо-дерево, опять не на чем будет папу тебе рисовать!
Я его уже вовсе нарисовала, да Ростик его краской залил
Я хотел ему только усы, ты сама подтолкнула и залила
Охнул пасечник, хотел хлопнуть рукой по лбу, да руку из краски не вытащить. «Как я сразу-то не догадался? Ведь это мне Иринка картину с таким чудо-деревом на пасеке сочиняет. Ещё в садике научилась она своё дерево рисовать, вот с тех пор и малюет его где попало. Сейчас, видишь, на пасеке ему место нашла. Ох, проказница!..
Только что же тогда получается?.. Было дерево у Иринки в альбоме и сразу же было на пасеке И я тоже на пасеке. А сейчас где я стал?.. Тоже вместе с детьми? Тоже в городе? У Иринки в альбоме меж листиков?.. Тёща ладно, она всегда в городе, ну а я здесь зачем?»
Думал, думал над всем этим пасечник, да и начал тихонечко акварель жевать. Пожевал её, пожевал, словно жвачку, и сам себя спрашивает: «А чего, интересно, сейчас с этим Увальнем? Так, наверное, и валяется на снегу, куда я его выбросил?»
И от этого ему собственное положение не таким уж плохим показалось, одно только расстраивало: не видать ничего и с ребятишками не поговоришь. Вроде краску уж всю изжевал, а разговору не получалось.
«Ну да это и не беда, помолчать пока можно. Потом с тёщей поговорю», решил пасечник, и на том успокоившись, задремал.
А проснулся, когда ребятишки альбом стали в рюкзак вталкивать так толкали, что краска кое-где поосыпалась, а ещё кое-где он и сам потихонечку отковырял, и сейчас мог уже шевелиться и наблюдать за полосочкой света, которая пробивалась в альбом между листиками. И походило на то, что поехали ребятишки в деревню, на пасеку, и его в рюкзаке за собой повезли. И ещё в рюкзаке рядом с ним ехал кто-то большой и хрустел чем-то вкусным. Возможно, что это был слон или мышь таким громким был хруст. И пасечник под тот хруст даже сколько-то подремал.
А проснулся от крика:
Ура!.. Забор папа сделал! Из новеньких досок Ну, папа!
Забеспокоился пасечник: «Что за доски, какой там забор? Кроме столбиков ничего, вроде, не было!» А жена вместо ясности ещё смуты добавила.
Ну вот, видите, говорит, надоело лежать лежебоке, нашёл где-то доски и столбики тоже нашёл Вот теперь в огороде никто грядки не вытопчет. Ещё крышу бы перекрыл
«Ну всё, думает пасечник, не в то место приехали!» Слышит: дверь скрипит, и скрип будто знакомый, а в дом вошли ребятишки опять кричат:
Здравствуй, папа, мы в гости приехали, на каникулы!
А в ответ вроде слышится:
Ну вот, здравствуйте, проходите. Чай будем пить
Струхнул пасечник: всё ли ладно тут? Слышит он: ребятишки через слово всё папа да папа! «А кто же у них, в таком случае, в рюкзаке-то сидит?»
И жена, слышно, бегает, на стол кушанья расставляет, и то вдруг всхохотнёт, то вдруг ойкнет как будто её кто за что-нибудь ухватил, и всё радуется на проклятый забор. А чужой человек всё бахвалится:
Это что забор! Подождите, я завтра за крышу примусь, крышу сделаю загляденье!
Хорошо-то как, не нарадуется жена.
А тот пуще того: да я тут, да я там И всё время чего-то жуёт. Засосало под ложечкой у голодного пасечника, кроме краски со вчерашнего дня ничего во рту не было хоть бы, думает, поглядеть, чего кушают, не пельмени ли?
Наконец жена вспомнила:
Ты, Ирина, чего же картину отцу не показываешь? Пусть посмотрит, как ты его нарисовала.
И поехал альбом с пасечником неизвестно куда и раскрылся как раз на том месте, где он в краске сидел.
И поехал альбом с пасечником неизвестно куда и раскрылся как раз на том месте, где он в краске сидел.
Смотрит пасечник: переборка знакомая, шкаф стоит со знакомыми книгами, перевёл взгляд поближе: пельмени в тарелке огромные, каждый с целого поросенка лежат, только не хрюкают Поодаль тарелок пустых груда целая. А кто всю эту груду подъел, у окна стоит на сугробы любуется. Повернулся лицом к пасечнику замер пасечник, словно в зеркале увидал себя! Только всё в нём как будто не так: уши красные, нос провис и причёска совсем не в ту сторону нет, совсем этот Увалень на него не похож. И как можно такого за отца принять?