Я ему не отвечал, лишь искал глазами рубаху. Мы стояли посреди дороги. Мул с удовольствием принюхался к свежему помету осла, потом вздохнул и захрапел, обнажив крупные зубы. От реки доносился запах воды, а с лугов запах спелой и вытоптанной травы. Нигде ни движения. Даже ястреб-перепелятник, круживший в небе, сел отдохнуть на высоко торчащий камень.
Коробейник сражался с одним из вьюков, но в конце концов вытащил из пачки рубашек мою. Потом встряхнул ее и повернул так и этак, чтобы я рассмотрел.
Ну? Красота! Смотри не запачкай, а то отец с матерью проклянут меня и предков моих до седьмого колена. А я дважды в одну деревню не возвращаюсь. Обратного хода нет.
Я это уже слышал. Приложил рубашку к груди. Она была чуть великовата.
Давай поменяю. Великовата для тебя!
Нет, не хочу!
Великовата ведь.
Не страшно! Я всегда видел, что детям покупают вещи чуть на вырост, потому что дети растут
Ну что же в добрый час! Наденешь ее?
Нет! я не хотел надевать. А он всё в меня вглядывался.
А ты чей будешь-то? Отец твой кто?
Не знаю, ответил я
Торговец захохотал от души, и дым от цигарки шел изо рта его волнами, как поднимается дым над нашей газовой мельницей, когда ее запускают.
Ты этого никогда не говори, голова садовая! посоветовал он мне, отсмеявшись. А то припечатают Зовут всё же как твоего отца?
Говорю, не знаю!
Теперь ему стало не до смеха. Возможно, теперь он меня счел сумасшедшим.
Разве можно человеку не знать имени отца своего? Я вот до седьмого поколения знаю.
Но я мотал головой: мне неизвестно. А он опять рассмеялся и так громко прикрикнул на меня, что до холмов предгорий долетал его голос и вернулся к нам эхом.
Но тебя-то, тебя как зовут? Свое имя ты знаешь?!
Меня зовут Булут.
Булут? он удивился. И в то же время словно успокоился, будто и правда он думал, что я могу не знать своего имени.
Ну хорошо, об отце твоем не будем Но мать свою ты знаешь?
Нет, и ее не знаю.
Опять на мгновение замолчал. И уставился пристально на меня.
Издеваешься надо мной?
Нет, правду говорю.
Так как же? У кого ты живешь?
Я живу у Мирана.
Мирана?
Мир-Али.
Ага. Но я этого имени не знаю. Я сам нездешний, но в краях этих давно и все новости слышу, народ ведь туда-сюда ездит, рассказывает. Таким путем я многих знаю. И ближних, и дальних, и тех, кого не видел ни разу. Так, значит, Мир-Али тебе не отец?
Нет. Он меня нашел.
Нашел?
Нуда, у ручья Атгули!
Опять он захохотал, подняв голову к небу, и смеялся еще дольше, чем прежде. Смеялся до слез, хотя дым теперь из его рта не шел, так как новую цигарку он не успел закурить. Смеялся, оскалив зубы желтые-желтые, гнилые наверняка. Зубы заядлого курильщика И я тоже засмеялся. Уж не знаю, почему. Как-то весело мне с ним было. Он сказал:
Ты парень занятный. Если мне нужен будет подручный, обязательно приеду и тебя заберу. Значит, Мир-Али нашел тебя у ручья? Хорошо, что не на улице и не в золе очага, как, знаешь, Мальчика-горошину из сказок? Так дети появляются тоже. А еще рассказывают: аист, мол, принес. Те самые аисты, которые, бывает, в свои старые гнезда возвращаются, если их, конечно, не подстрелят. Скажи-ка мне: у вас аисты бывают в деревне? Может, и тебя аист принес, а тебе невдомек? Ты когда-нибудь в аистиные гнезда заглядывал? Аист птица кочевая. Улетят, а потом в их гнездах много чего находят. Вот я и думаю, что один из них тебя принес. Наверняка так оно и было!
И опять он смеялся, задрав голову к небу, а потом вдруг погрустнел и сказал:
В оставленных гнездах много чего находят, кроме одного тепла. Сунешь руку и сразу поймешь: улетели навсегда, и Аллах им судья
Не понимал я его. Я лишь слышал крики этих птиц, но самих их за облаками не видел, даже во время перелета. Однако важно мне теперь было не то, что говорит старик, а то, что в руках у меня красивая рубашка, один вид ее доставлял мне наслаждение. Теперь больше не надо будет носить вонючие рваные армяки Мирана. Такие заплатанные, что не поймешь, какого они были цвета сначала.
Ну что ж, прощай!
Старик, прежде чем сесть в седло, кинул мне несколько монет.
На вот, возьми!
Зачем это?
Лишнего дал!
Как это? Ты же сам сказал, что пять риалов.
Он меня будто не слышал. Окутавшись табачным дымом, он тронул в путь мула, и вот уже говорил сам с собой, и мотал головой Такова уж, видимо, привычка людей, подолгу находившихся в одиночестве, например чабанов на отгонных пастбищах в горах или в степях, коробейников, бродящих туда и сюда. И вот он удалялся, и большая с полями шапка, как зрелый подсолнух, клонилась то вправо, то влево А потом вдруг застыла в неподвижности, и именно в этот момент он вдруг остановил мула. И все колокольчики враз умолкли. Что еще случилось?
Он немного постоял без движения, а потом обернулся в мою сторону так, что сердце мое ушло в пятки: уж не хочет л и рубашку отнять? Смотрел на меня, чуть подняв подбородок, потому что большие поля шапки мешали смотреть прямо, но в то же время казалось, что он еще и принюхивается к чему-то или любит смотреть на людей как бы сверху вниз, сквозь прищуренные веки.
А ну-ка иди сюда!