Я уже готов был удрать. Правда, вспомнил, как лет семь-восемь назад я уже пытался удрать от одного господина, но, во-первых, он меня поймал, а во-вторых, закончилось всё к моей же выгоде. Поэтому сейчас я все-таки пошел к нему, а подойдя, понял, что у этого старика шансов догнать меня нет. Я ведь вырос уже, да и Миран меня дрессировал еще как
Ну, чего надо?
Он смотрел на меня, словно решая в уме непростой вопрос.
Говоришь, он тебя возле ручья нашел, Мир-Али?
Я кивнул. Что тут удивительного?
Неужто Мир-Али и есть тот самый, кто гнался за партийным? Еще до его смерти.
Не понимал я, о чем он. «Партийный» что это значит? Я понял только, что он говорит о смерти, а это могло быть связано со смертью моего отца. Отца даже имени его я не знал. Я только помнил ручей, и высокую траву, и лягушек, что прыгали в воду, и запах навоза, и тот голос, что неустанно звал меня, и не мог я говорить об этом ни с кем, кроме как с Аршамом. А голос повторял лишь одно: «Я сгорел О Боже, я горю!»
Чего ты говоришь? спросил я. Партийный?
Нуда! Ты этого не помнишь. Не можешь помнить: с тех пор лет десять пятнадцать прошло. Их разгромили, и они бежали!
Куда бежали?
На советскую территорию!
Зачем?
Эх, зачем Ясно, зачем: кто на чужих ногах стоит, быстро грохнется. Чужим служить все равно, что прилипнуть к заду осла, так мой отец говорил. В его времена тоже было много неразберихи. Смитко пожар раздувал в Азербайджане большая смута была. Но он-то никуда не бежал
Я очень глупо спросил:
А что так? Кто осел?
Старик поднял кнут, словно хотел меня хлестнуть по голове, потом передумал. Кто же он такой? И не добрый ко мне, и не злой. То хотел пять риалов мне простить, то побить меня Ясно, что он слегка не в своем уме, но ясно и то, что когда-то он был вполне разумен.
Слова я его не все понимал. С кем он вообще беседует сейчас?
Говорят, он бежал и добрался до сельских мест вот именно в этом районе. Не смог границу перейти. Весь измучился, а пришлось вернуться, и, конечно, днем-то он спал, а по ночам пробирался и вот дошел досюда и думал: всё, отмучился Не знал он, бедняга, что отмучается, но по-другому. А может, это и значит по-настоящему отмучиться, чего остальные не понимают. В те несколько дней, что граница была открыта, тысячи людей ушли на ту сторону. Но этот бедолага почему-то не смог, и за что от него счастье отвернулось? Аллах ведает Или его боевики схватили Тпру! Тпру стой, животное! В те дни многие ушли на ту сторону. С семьями и без семей. Но этот не смог, а может, не захотел. Точно как и тот, который, рассказывали, за большие деньги до границы добрался, а все-таки опоздал, но потом границу опять открыли, причем, говорят, только ради него одного, ведь он был вроде человек известный. А он не пошел и вернулся назад. А почему Аллах ведает.
И тут он вдруг уставился на меня и замолчал. Словно человек, который сам с собой говорил либо, например, ел и думал, что он один, и вдруг видит, что за ним наблюдают. И он так на меня посмотрел, словно меня не должно тут быть, а я вот был, надоедливый.
И старик хлестнул своего мула и двинулся в путь, и колокольчики зазвенели. И с гиком он прибавил ходу, а я стоял как вкопанный, как застывший. И что-то сверлило мне мозг, а что я сам не понимал. Словно туман спускался с гор, и в то же время дул сильный ветер и волновал его, и закручивал вихрями, и сдувал куда-то вверх. Я услышал такие новости, которые всё во мне перевернут, хотя я этого сразу не понял.
Пестрая куча удалялась от меня и уносила звон бубенцов.
Какое-то время я стоял, глядя вслед старику, а потом побежал догонять.
Постой! Погоди!
Он обернулся в седле и так крикнул «Шайтан побери!» что я испугался. Но продолжал бежать за ним.
Ну что еще тебе?
Об этом человеке! Как его звали? Ты знаешь его имя?
Он немного подумал и ответил:
Нет! Откуда мне знать?
Но ты же сказал, что он известный!
Этих известных столько было, а теперь ни имени, ни следа! Откуда мне знать, кто он был? Десять пятнадцать лет назад, говорю же! Тогда столько всего спать людям мешало
Я посмотрел ему прямо в глаза. Красивая рубашка вот была причина, почему я сразу ему в глаза не глядел, как он сам это делал, а теперь я решил восполнить свое упущение. И до чего же таинственны были его глаза, и как волновал их взгляд!
Значит, как звали его, не знаешь?
Нет, друг мой, не знаю. Имен этих столько было! Секретарь, журналист, федаин, товарищ, начальник, главный министр Как пена на воде, год проходит, и нету следа. Были и нет их. Как ветром унесло или горным потоком. От тех, кто ушел за границу, ни слова и ни звука! Коротенького письмеца ни один не прислал, а может, не дали прислать. Все словно канули, у каждого своя судьба, видишь ли. Как туманом заволокло степи или горы. Говорят, многих убили, говорят, двадцать пять тысяч Иную вещь и не понять, и не оценить человеку. Был такой, например, Кавам, говорят, спаситель Азербайджана, а ведь руки его в крови. Благодарность с проклятьем заслужил навеки. Одно с другим вместе и в одно и то же время!
Он тронул мула шагом, а я пошел рядом. И опять речь его потекла рекой: