Ладно. Я тебя очень люблю, Лёля.
И я тебя, Зина. Пока.
«Критическими днями» в ветполиклинике называли дни зарплаты. В эти дни Шашкин был раздражён, зол и подавлен. Ему было страшно жаль расставаться с деньгами, заработанными ветврачами за неделю. Но деньги раздавать приходилось. Сердце Шашкина обрывалось, ладони липко потели. Он знал, что в эту ночь точно не уснёт.
В поликлинику вошла женщина. Без собаки, без кошки, без обезьяны и даже без канареечки. Это несколько настораживало. Лицо её было вроде бы знакомо Лёле. Женщина сняла большую лохматую шапку и под ней обнаружилась Алёна Семёновна Дружкова, местный скульптор, художница Дворца культуры.
Здравствуйте, Алёна Семёновна, искренне обрадовалась Лёля, Вы неважно себя чувствуете?
Да нет, Лёленька, спасибо, вроде всё нормально. Меня беспокоит Герда
Здравствуйте, Алёна Семёновна, искренне обрадовалась Лёля, Вы неважно себя чувствуете?
Да нет, Лёленька, спасибо, вроде всё нормально. Меня беспокоит Герда
Герда, любимая спаниэлька Алёны Семёновны, была «дамой в годах», как и её хозяйка. Недавно Герде минуло десять лет. В поликлинике скульптор с собакой появлялись нечасто, но с доктором Лёлей дружили семьями.
Лёленька, что-то Герда в последнее время чудит, полушёпотом загадочно произнесла женщина-скульптор. Она усыновила кусочек наждачной бумаги! Она холит его, лелеет. По утрам даже на прогулку выходить перестала! Носится с бумажкой своей, как с дитём малым, уже третью неделю и никого, даже меня, к ней не подпускает! Это нормально?
«А что в этой жизни нормально?», подумала Лёля, но вслух сказала:
Это нормально, но хорошо бы, конечно, её обследовать. Возможно, нарушения или воспаление матки. Приведите Герду ко мне, Алёна Семёновна, я её осмотрю.
Ой, спасибо, Лёля! Обязательно приведу! И таинственно: А вы у нас во Дворце давно были? Алёна Семёновна явно хотела что-то выведать.
Давно уж. Но с Зинаидой сегодня по телефону говорила. Война у вас там
Ой, Лёленька, и не говорите, просто беда какая-то! Не понимаю я шефа нашего. Добрый ведь, мудрый, гениальный человек, а вот поди ж ты Пятнадцать лет знаю его, и вот в первый раз не понимаю. Где он эту пустышку нашел? Она ж не человек, а дерево! Как мой внук говорит: «Дуб осиновый, сделанный из берёзы». Лиду жалко, заели совсем, разговорилась Дружкова.
А вы в обиду друг друга не давайте, глядишь, всё и нормализуется!
Нормализуется, как же. Пока эту занозу мы не удалим, воспалительный процесс не прекратится, Алёна Семёновна была явным эрудитом. Так я Гердочку на днях приведу, Лёленька?
Да-да, конечно. Всего доброго, Алёна Семёновна.
До свидания. И еще Вы хорошо выглядите, Лёля! Дружкова любила Лёлю.
«Хорошо Причесаться надо. Губы, что ли подкрасить?..» Лёля повертелась у зеркала, и на память пришли Зиночкины стишки и туманный образ Шашкина:
Все в этом мире относительно.
Я думаю, и люди тоже.
Вот я так просто восхитительна
Напротив этой мерзкой рожи.
Лёля была доброй женщиной, но сегодня в клинике день был критическим.
3
На фоне апокалипсического конфликта, что сотрясал здание Дворца культуры, как вулкан Везувий в свои лучшие годы, более скрытый или, как любил выражаться Тёма, перманентный конфликт между самим Тёмой, Зиночкой и Зинаидой Ивановной, был менее заметен, но не менее важен. Конфликт этот был несколько странен. Зиночка и Тёма все также любили друг друга, причём Зиночка любила Тёму именно за молодость, а Тёма Зиночку за ситуацию. Зинаида Ивановна же гнобила Тёму почем зря.
Изнутри их конфликт выглядел очень жарким и напряжённым. При каждой их встрече воздух трещал от избытка электричества, как из электрощитка с надписью: «Не влезай убьёт!», куда кто-то все-таки залез, и его убило. От их слов неслись искры. Трещали по швам тонкие нематериальные сущности. В воздухе пахло свежестью, что физики объясняют наличием О³, (а в народе озона).
Со стороны конфликтующих в адрес противника неслись тонкие по закамуфлированности, но страшные по содержанию оскорбления.
Тёмочка, сладко заговаривала Зинаида Ивановна, тебе не кажется, что для своего возраста ты слишком много на себя берёшь? заканчивала она очередную колкость. Но то, что фраза её заканчивалась, не значило, что Зиночка расслаблялась и отправлялась почивать на лаврах. Нет, зная за Тёмочкой особенность отвечать быстро и, главное, разить безошибочно, также его любовь оставлять последнее слово за собой, она заранее просчитывала варианты его ответа и возможный исход этого сражения.
Конечно, кажется, начинал Тёмочка, но я-то хотя бы могу возрастом оправдать свои глупости, делал он паузу, в отличие от вас, Зиночка.
Вот что мне лично, Артём, в тебе всегда нравилось, так это нездешнее, просто какое-то нереальное уважение к старшим. Ты этому где учился?
Спасибо, Зиночка. Не могу не ответить любезностью. «Кукушка хвалит петуха за то, что хвалит он кукушку». Как Вы уже очень точно подметили своим уже не таким молодым глазом, как раньше, у меня врождённое чувство такта и уважения к старшим. Я, конечно, Зиночка, не вправе давать Вам советы, но позволю себе обратить ваше внимание на это полотно, И всем своим сияющим от того, что озвучил очередную гадость, видом Тёма указывал на картину, висящую над столом Зиночки и собственноручно Тёмой и сделанную. Сделанную и подаренную. На этом жутком во всех смыслах полотне, изображающем шестнадцать одинаковых монахинь, с обратной стороны было написано: «Ксерокс, картон, скотч» и название: «Пора подумать о душе». Это был козырной туз в руках Тёмы. Когда ему не хватало слов или не приходило сразу остроумного ответа в голову, он всегда использовал картину, как последнее средство.