Ну хорошо, не стоит так волноваться, мягко произнес Альберт. Давайте я схожу за ветеринаром. Правда, он живет довольно далеко
Тогда я вас отвезу.
Мы прыгнули в «Фольксваген» и помчались за врачом. Если Аркаша умрет, получится, что я ввязалась в эту историю напрасно! И я никогда не узнаю разгадки.
Ну хорошо, не стоит так волноваться, мягко произнес Альберт. Давайте я схожу за ветеринаром. Правда, он живет довольно далеко
Тогда я вас отвезу.
Мы прыгнули в «Фольксваген» и помчались за врачом. Если Аркаша умрет, получится, что я ввязалась в эту историю напрасно! И я никогда не узнаю разгадки.
Машина петляла по незнакомым улицам, освещенным исключительно лунным светом. Похоже, на освещении в Балахове здорово экономили. До дома ветеринара мы домчались минут за десять. Понадобилось еще полчаса, чтобы разбудить доктора и убедить его отправиться с нами. Лысый мужчина прижимал к груди сумку с инструментами, отчаянно таращился на меня и пытался сообразить, куда мы едем. Узнав, что помощь требуется попугаю, ветеринар удивился еще больше. Видимо, животное мельче коровы его не интересовало.
Но оказавшись на месте, доктор принялся действовать осмотрел птицу, причем Аркаша даже не попытался его укусить, а значит, был почти при смерти.
Ветеринар приготовил ампулу и шприц. Отмерил микроскопическую дозу лекарства и сделал попугаю укол куда-то в крыло.
Ничего страшного, успокоил он меня, поймав мой отчаянный взгляд. Дорогая птица, что ли? Ну, ладно. Жить будет. Вовремя вы меня доставили. К утру бы уже подох. А так проживет еще лет сорок. Ара долго живут. Оставлю вам две ампулы. Будете колоть сами. Вот тут все написано. Не перепутайте: доза не один грамм, а ноль целых, одна сотая. Иначе угробите птицу. Спасибо, девушка.
Ветеринар принял от меня деньги и отбыл восвояси. Мы с Альбертом уставились на Аркадия. Попугаю на глазах становилось лучше. Он покачался на жердочке и даже клюнул орех из кормушки. Уф, пронесло!
Неожиданно для самой себя я бросилась на шею соседу:
Альберт, спасибо тебе! воскликнула я, внезапно переходя на «ты». Художник обнял меня в ответ и поцеловал. Очевидно, от неожиданности. Сначала поцелуй был беглым, потом замедлился, и я поняла, что мне уже давно нравится этот мужчина, похожий одновременно на Дольфа Лундгрена, героя зубодробительных боевиков, и на Альбрехта Дюрера, художника XVI века.
На минуту оторвавшись от сладких губ соседа, я прошептала:
Пойдем к тебе.
Конечно, так же шепотом ответил художник.
Тут мой взгляд упал на Аркадия. Попугай сидел на жердочке и с большим интересом наблюдал за нами. Наконец он наклонил голову и проскрежетал:
Трах-тибидох.
Заткнись, посоветовала я попугаю.
Тот послушался. И эта ночь закончилась гораздо лучше, чем началась.
Утром мы сообщили Филаткиной, что случилось с ее любимцем. Старушка горячо нас благодарила.
С этой ночи начался мой роман с художником. Альберт оказался даже лучше, чем мечталось, он был внимательным, заботливым и сильным, обладал чувством юмора и терпением, достаточным для того, чтобы выносить мой сложный характер. Нам было хорошо вместе. Просто отлично. Единственное, что осложняло нам жизнь, это дети. Детишки привыкли всюду сопровождать своего кумира. И появление в его жизни какой-то посторонней девушки их совсем не радовало. Да что там они попросту объявили мне войну. Поцарапали крыло «Фольксвагена». Подкинули лягушку в стоящие у крыльца кроссовки. Шпионили за нами, превращая прогулки по окрестностям в кошмар. Стоило взойти на пригорок, чтобы полюбоваться открывающимся видом, как из-за ближайшего куста показывалась чья-нибудь лопоухая голова и звонкий голос кричал:
Доброе утро, Альберт Генрихович! А когда на раскоп пойдем?
С моим появлением учитель совершенно забросил свои занятия археологией. Нам было не до нее, честно говоря.
Впервые мой Дюрер нарисовал меня прямо на следующее утро после свидания. Я проснулась на рассвете и не сразу поняла, где нахожусь. Комната у соседа была больше моей, обстановка вполне спартанская. Сам хозяин сидел в углу, положив на колени блокнот, и водил карандашом по бумаге. Этот тихий шелест меня и разбудил.
Что это ты делаешь? спросила я, порядком удивленная. Наутро после свидания мужчины приносили мне в постель кофе, говорили, что я сломала им жизнь, дарили розы и пытались задушить шарфом. Но рисовать меня никто еще не пытался.
Хочу сделать набросок, пояснил Альберт. Ты совсем другая во сне. Доверчивая и нежная.
Некоторое время я лежала смирно, пытаясь свыкнуться с мыслью, что я, Евгения Охотникова, оказывается, доверчивая. Потом мне надоело, я откинула одеяло и встала.
Замри! воскликнул художник. Ты прекрасна! Вот так и стой!
Ну уж нет! отрезала я. Найди себе другой объект для рисования с натуры. И вообще, нам пора делать укол Аркаше. Поможешь?
Альберт вздохнул и отправился лечить попугая, осознав, что отношения со мной возможны только на моих условиях.
Но попыток запечатлеть мой светлый образ на бумаге Дуров, конечно же, не оставил. Он рисовал меня всегда и везде видимо, так он выражал любовь и восхищение. Быстрые движения карандаша и вот она я стою, подняв руки над головой. Сплю, свернувшись в позе эмбриона. Делаю гимнастику тай-чи на рассвете. Ну и так далее.