Будь чувства им даны,
сумели бы они за веком век
остаться зелены?
Возражая слишком категоричному Ван Говэю, современные исследователи, вооруженные формулами школы Фрейда, относят нервический тип Цзян Куя к патологическому, определяя его в сегодняшних терминах как «нарциссическое расстройство личности», концентрирующейся на внутренних переживаниях, игнорируя посторонний внешний мир. В какой-то мере неполноценная реализация в социальной сфере, которая могла вызвать самоуничижение, привела поэта к переоценке собственного нравственного потенциала.
Сам поэт в стихотворении «Цветка прелестного нет боле у эстета» четко разделил свой мир на реальную и иррациональную сферы бытие и сновидения. В первой Она исчезает, во второй приходит во сне. Его любовь не вынесла тяжести материального и потому прервалась, оставшись в иррациональности видений.
В стихах Цзян Куя мало материальной конкретики, существующей «в себе». Он видит окружающее как декорацию для собственного Я. Взгляд поэта концентрируется на своем Я: собственных чувствах, собственном бытии (включая и реалии, однозначно соединенные с поэтическим Я, типа сандалий на деревянной подошве), но выражено это крайне туманно. Мир в его поэзии насыщен чувственностью и воспринимается синестезически в соединении далеких, преимущественно студеных, знобких характеристик: «мерзлый багрянец», «хладный аромат». Лэн (холодный) излюбленное состояние предмета или человеческих отношений в поэзии Цзян Куя, и «мерзлый багрянец» не столько живописный, сколько психологический мазок в общую картину.
Всё забылось,
все стихи весны той милой.
Но приводят в изумленье
эти призрачные тени,
хладно-пряно заползая в зал.
Исследователи характеризуют его поэзию определениями цин-кун (чистота горного ручья и пустота та высокая пустота, которая освободилась от лишнего, преходящего) и сао-я (благородство). Слияние этих двух характеристик формирует особый стиль, позволяющий выделить поэзию Цзян Куя в самостоятельное направление, отличное от других художественных школ. Порой лишь предисловие к стихотворению дает возможность привязать поэтическую мысль, скутанную вуалью романтичной дымки, к жизни поэта. Не будь этих предисловий, большинство произведений воспринимались бы лишь как непроясненные сны. Его любовная лирика темна и туманна («цветок, полускрытый дымкой», по характеристике Ван Говэя).
Собственно, стихи и были снами, вернее, сном единым, не повторявшимся, а продолжавшимся, возникшим еще до физической встречи с хэфэйской возлюбленной и не прервавшимся после их физического расставания. Это как бы «метапоэзия» Цзян Куя, ее высший слой, поэзия о поэзии.
Выйти из этого сна он не хотел и не мог.
Задумавшись, вина роняю чашу,
бездонно небо, но туманны мысли.
Так написал Цзян Куй в некрологическом стихотворении на смерть друга, поэта Фань Чэнда. И это очевидная самохарактеристика.
Переводчик не может не выразить искреннюю признательность Н.Е.Боревской жене, другу и первому редактору этих переводов.
К востоку от реки есть град.
Мелодия «Янчжоу мань»
В день солнцестояния года бин-шэнь периода чунь-си1я проезжал через Янчжоу. После ночного снегопада прояснилось, и далеко простирались поля и луга. В городе было пустынно, бирюзовым блеском отливала стылая вода, вечерело, тоскливо звучали гарнизонные рожки. Перемены в городе привели меня в уныние, и я сочинил эту мелодию. Почтенный Цяньянь2увидел в ней скорбь «Песен царской столицы»3.
К востоку от реки есть град,
в бамбуках павильон и тракт,
там ям стоял, где всяк слезал с коня,
промчавшись по весне десятки ли
сквозь трав цветущих зеленя.
Но с той поры, как варвары пришли,
лес гибнет, и заилен пруд,
война уж всем осточертела тут.
Спускается закат,
в холодной тьме рожки звучат.
Таков теперь опустошенный град.
И чуткий Ду4,
явись сюда, узрел бы тут беду,
о Кардамончике тех милых строк
он написать бы уж не смог,
и о домах веселых тоже.
Десятка два мостов еще стоят, быть может5,
да растревожена волна,
луна бледна, и тишина.
Пионы у моста еще алеют тут,
но для кого за годом год они цветут?
У стены обветшавшей.
Мелодия «Иэхун»
В День человека года бин-у6я гостевал в Чанша7и осмотрел резиденцию помощника правителя области. У подножия стены, с западной ее стороны, где из мглы бамбуковой рощицы посверкивали золотистые искорки кумкватов8, прихотливо извивался пруд, обвитый тропой. Сад резиденции зарос сливовыми деревьями с цветками, похожими на душистый перец или на бобы, и ветви чуть колыхались, сплетая красное с белым. В своих сандалиях на деревянной подошве я с наслаждением шлепал по мшистым каменьям, и вдруг мне захотелось взойти на курган с древней кумирней Дин-вана, а потом пересечь реку Сян и подняться на вершину Юэлушань. Река Сян подо мной неторопливо катила свои волны, и неизъяснимая грусть нахлынула на сердце. Вот тогда я и написал это стихотворение.
У стены обветшавшей
кущи слив затаились в тиши,
а бутоны юны, их сорвать не спеши.
Пруд покрыла шуга,
снега талого шапки,
и плывут, и плывут тяжело облака.
Зелен мой посошок,
с ним иду по тропе сквозь бамбуки,
мой веселый смешок
птиц срывает в испуге.
Так бредет старичок