Моя память, стараясь защитить меня, сохранила лишь некоторые отрывки тех тяжелых лет. Но есть сцена, которая, как живая, стоит у меня перед глазами. К тому времени папа уже не выходил из квартиры, он передвигался по комнатам, опираясь на высокую спинку стула, переставляя его, как ходунки. Он уже очень невнятно разговаривал, и чтобы понимать, чего он хочет, мы вставляли ему в зубы карандаш, раскрывали мой детский букварь, где на форзаце был алфавит, и он тыкал карандашом в буквы, а мы составляли слова. Папа не любил, когда приходили гости, не хотел, чтоб люди видели его в таком состоянии, и мы никого не принимали. Но как-то раз, когда мама была на работе, к нам в квартиру ввалились папины бывшие коллеги. Я не успела сказать и слова, как они уже прошли в комнату. Папа сидел в кресле, худой и сгорбленный, смотрел на них снизу вверх и не мог ничего сказать. Они столпились вокруг него, что-то рассказывали, сочувствовали, трогали его, даже пытались шутить, а он не выдержал и заплакал, и изо рта у него потекла слюна, длинная и вязкая, прямо на рубашку. И все это видели! Они стояли и смотрели, а папе было стыдно, он плакал и плакал.
В тот день мы проходили по литературе Анну Ахматову. Вечером я открыла взятый мною из библиотеки сборник ее стихов и, перелистывая страницы, наткнулась на такие строки:
Когда человек умирает,
Изменяются его портреты.
По-другому глаза глядят, и губы
Улыбаются другой улыбкой
С тех пор я и полюбила Ахматову.
Тяжелая и страшная доля выпала моей маме. Не дай Бог пережить такое ни одной женщине в мире, какие бы скверные дела она ни сделала. Маме еще не было сорока, а лицо ее осунулось от слез и стало похоже на икону, под глазами нависли мешки, на висках появилась, а потом быстро разрослась по всей голове седина. Неподъемный груз лег на ее плечи. Она вставала в пять утра, готовила завтрак, потом своими тонкими женскими руками поднимала папу с постели, сажала в кресло, обмывала его и кормила из ложечки. Каждый день в обеденный перерыв она летом на велосипеде, зимой на трамвае приезжала домой, снова готовила еду и снова кормила папу. Оставляла ему на столике открытую Библию. И папа часами, наверное, сотни раз читал этот единственный разворот, не в силах перевернуть страницу. А мама в страшной спешке летела назад на работу, повторяя про себя, как заклинание: «Только бы успеть! Только бы не уволили! Иначе мы все пропадем!» А вечером мама снова готовила ужин, читала папе книгу и укладывала спать. Ночью она просыпалась несколько раз, чтобы перевернуть его на другой бок. У нее не было выходных и отпуска несколько лет. У нее не было свободной минуты. Она устала, вымоталась, обессилела. Вся ее жизнь была в этом некогда веселом и красивом мужчине, которого она любила, и который мог теперь только смотреть на нее жалобными глазами. И она делала для него все, что могла: она работала, чтобы содержать семью, она покупала ему самые вкусные лакомства, терпела его депрессию и капризы.
Я смотрела тогда на свою маму и восхищалась ею, ее самоотдачей, силой воли, тем, как она любила папу. Знаете, я пообещала себе тогда, что когда вырасту, то напишу о ней книгу, где опишу ее как великую женщину. А теперь перечитываю этот роман, и Что ж, очень плохо я умею держать обещания. Прости, мам!
На пятый год папиной болезни мама заработала себе позвоночную грыжу, а также подсела на успокоительные таблетки. У нее не хватало ни физических, ни эмоциональных сил на меня. Мы стали меньше разговаривать, а больше ссориться. Мы общались только по делам, никаких личных тем. Тогда-то и порвалась связь между нами.
Папа умер осенью, в середине октября. Мама, как обычно, в обеденный перерыв приехала, чтобы покормить его. Она зашла в комнату, папа лежал на кровати, укрытый до подбородка тонким одеялом. Он встретил ее взглядом у входа. Он ждал ее. Он вообще все последние годы только и делал, что ждал, когда мама придет с работы, а я из школы. Что ему еще оставалось делать? Когда он еще мог передвигаться, он ждал у окна. Теперь же он только смотрел на часы на стене и прислушивался, чтобы не пропустить звук поворачиваемого ключа в замке входной двери. Мама вернулась на кухню и быстро приготовила суп-пюре. Затем перелила его в тарелку, подула, чтоб суп остыл, взяла ложку и полотенце и пошла в комнату. Папа с трудом разжал челюсти. Последнее время делать это было все труднее и труднее. Мама расстелила полотенце у него на груди и начала ложку за ложкой вливать суп ему в рот. Она спешила, осталось всего двадцать минут до конца перерыва, она уже опаздывала. Но папа не мог глотать так быстро, суп выливался изо рта на полотенце. Тогда он сомкнул челюсти и глазами показал, что больше не хочет.
Дорогой, но ты почти ничего не поел. Может, еще чуть-чуть? упрашивала мама.
Нет, отвечали папины глаза.
Тогда мама погладила его по руке и убрала полотенце. После того, как она помыла посуду, она снова вернулась в комнату.
Мне надо бежать. Тебя повернуть на бок?
Но только она взялась за папино плечо, как по его телу прошлась судорога. Он глотнул воздух последний раз, и у него остановилось сердце.