Денежки они любили, пить не пили, скучно жили, продолжаю я.
Скот держали, нарожали
Три гаврюши
Колю, Костика и Ксюшу, выпаливаю я мгновенно.
И дальше мы описываем в стихах быт и жадность этой семьи, бежим к маме и бабушке и скороговоркой выпаливаем этот экспромт. «Подождите-подождите, сейчас я запишу!» говорит бабушка и долго ищет свои очки.
Папа знал толк в моде, в отличие от мамы, для которой главное было одеть меня потеплее. «А ну-ка, Дашка, пройдись, как модель!» говорил папа, купив мне первые вареные джинсы. И я вышагивала по комнате, качая бедрами из стороны в сторону. «Все, отбоя от женихов теперь не будет», резюмировал он.
Я помню еще много-много всего: как папа в каждый день рождения записывал на магнитофон мое чтение стихов, как баловал шоколадками и пирожными, как читал мне «Шерлока Холмса», когда я болела гриппом и лежала, потея под двумя ватными одеялами. Я очень хорошо помню его энергичную худощавую фигуру, короткую, на пол-лба, ровно подстриженную черную челку, прямой греческий нос. Помню, как каждый день он надевал перед зеркалом милицейскую фуражку и супил брови, репетируя серьезное лицо. Я очень хорошо все это помню. Он был самым лучшим в мире отцом. А я была его «папиной дочкой».
А потом мне было девять лет, и папу отправили на войну в Северную Осетию. Мне казалось, что его не было очень долго, так что я даже успела от него отвыкнуть. На самом деле воевал он там несколько месяцев. И в один солнечный осенний день перед домом остановилась машина, и из нее вышел папа с кучей огромных сумок с подарками. Мы с мамой встречали его у подъезда. Он улыбался и протягивал мне руки: «Иди сюда, обними папку! Я тут тебе кое-что привез!» а я стеснялась и потерянно топталась на месте. Он распаковал сумки и завалил подарками дом: там были дубленки, отделанные белой пушистой овчиной, для меня и для мамы, и от них резко пахло кожей; там были разной длины кавказские ножи с красивыми разноцветными ручками; какие-то глиняные сервизы, специи и много-много разных восточных сладостей. Папа вернулся! И наша жизнь потекла, как прежде.
Я не помню, сколько прошло времени с папиной поездки в Северную Осетию (в детстве на время совсем не обращаешь внимания: что неделя, что год, все одно) до тех пор, когда папа начал ощущать слабость в правой руке. С мышцами было что-то не так: они не хотели его слушаться. Папа стал больше ходить в спортзал, и каждый вечер, сидя перед телевизором, он сжимал и разжимал эспандер правой ладонью. Каждый вечер. Часами. Но, чем больше он тренировал руку, тем меньше она его слушалась.
Даш, посмотри, тебе не кажется, что правая рука тоньше, как будто она усыхает?
Он вытягивал обе руки вперед. Я смотрела и ничего не видела. Но раз папа говорит тоньше значит тоньше, и я кивала ему в ответ.
Мне сложно сказать, сколько длился этот период эспандера. Возможно, год. Поначалу болезнь протекала медленно. Но потом он почувствовал ту же проблему и в левой руке. Мама заволновалась и попросила его обратиться к врачу, папа отказался. Он просил меня ежедневно обливать ему руки ледяной водой, и я водила струей из шланга от ладони к плечу и обратно, несколько раз на каждую руку. Он начал есть пророщенные зерна пшеницы. И у меня появилось прозвище: Золушка, потому что теперь я по утрам перебирала для папы замоченные зернышки, выбирая те, что были с росточками.
Помню один неприятный случай. Как-то раз ко мне приехала школьная подруга на велосипеде, и я тоже выкатила мамин велик во двор. Но сесть на него не смогла, потому что «сидушка» была поднята очень высоко. Тогда я попросила папу опустить мне сиденье. Он взял гаечный ключ и спустился с ним к подъезду. Он приставил его к гайке но надавить у него не получилось. Он так старался, но руки не слушались, он не хотел сдаваться, налегал на ключ всем телом, а он выскакивал и падал на землю. Папа поднимал и пытался снова. Мне было неловко перед подружкой, что папа не может опустить мне сиденье. Ему было больно и стыдно.
После этого папа пошел в больницу. И ему поставили страшный диагноз: боковой амиотрофический склероз, очень редкая болезнь, с которой живут не более пяти лет. Единственный человек, который, болея БАС, смог победить смерть, это физик Стивен Хокинг. Но тогда мы, конечно же, ничего про него не знали. Мы вообще ничего не знали об этой болезни, поэтому даже не могли представить, что ждет нашу семью впереди. Папе было на тот момент всего лишь тридцать шесть лет. И он очень хотел жить.
И у нас начался период хождения по «бабкам» и экстрасенсам. Маме надо было работать, а мы с папой просыпались рано утром и шли на автобусную остановку. Папа покупал мороженое, и мы по-прежнему шутили. Было лето, и никаких плохих мыслей в моей детской головке не было. Мне казалось, что папа такой же, как прежде. Мы приезжали куда-то за город, шли пешком до старенького частного дома, а там уже стояла длинная очередь больных. Если повезет, мы садились в тенечке, хотя чаще всего приходилось стоять на солнцепеке и ждать, когда придет наш черед. К обеду мы наконец заходили в полутемные комнаты, где пахло свечами, ладаном и какими-то терпкими травами. Бабушка в платочке усаживала папу на стул посреди горницы и принималась катать над его головой яйцо, выливать в воду воск, шептать молитвы и заклинания. Это было долго и скучно, так что меня начинало клонить ко сну, и я зевала, ложилась головой на стол и дремала. Все бабки обещали выздоровление, но лето закончилось, а руки у папы по-прежнему «усыхали». И мама по-прежнему тихо плакала и, быстро утирая слезы, просила меня не рассказывать об этом папе.