Та сторона наёмников набирала в огромном количестве.
Эта сторона принимала добровольцев.
Мои провожатые рассказывают, как в июле впервые увидели убитого негра лежал на дороге, застреленный, огромный, отлично экипированный.
Больше всего поляков. Только убитых около пятисот человек.
Потом прибалтийки, рассказывает водитель. Их, знаю, тридцать убитых. Снайпера. Многие мастера спорта и чемпионки. Но у нас тоже есть мастера и чемпионы мира, усмехнувшись, говорит он, но в подробности не вдаётся: такие фамилии не стоит лишний раз называть. У Изварино были чешки Часто у них это уже вторая или третья война.
А у нас? спрашиваю я; хотя сам знаю многое, но всё знать всё равно нельзя. Мои провожатые статистики не имеют, поэтому просто вспоминают, кого где встречали в последнее время.
Два финна в «пятнашке» сейчас
И один испанец
Француз был
Из Сербии приезжало много В «Призраке» Алексея Мозгового целый взвод сербов был.
Норвежцев видел!
На следующий же день я узнаю про погибшего за Донбасс немецкого добровольца вся семья у него в Германии.
Виляя по разбитой дороге, за разговором подкатываем к Донецку сейчас внутренних блокпостов уже нет, дорога стала веселей
Тем более что и машин нет комендантский час. Донецк сильный, широкий, самоуверенный, проспекты в сияющих фонарях: этот город всегда выказывал спокойствие вопреки всему, что тут происходило и происходит.
Здесь, говорят на очередном перекрёстке, семья угодила под обстрел. Миномётный снаряд ровно в машину. Мать, отец, ребёнок пяти лет. Все погибли. Едем ещё некоторое время. В эту больницу попадало. Метили в Министерство госбезопасности, а попали в больницу. Врач погиб.
Почти на каждой улице по такой истории. Если ставить памятники погибшим, изображая их в том виде, какими их застала смерть, в любое время дня и ночи будет многолюдно: там бабушка с авоськой идёт, там люди стоят на остановке, там машина, полная людей, там трамвай
А то и целый дом из мрамора, полный жильцов, которых уже ничем не испугаешь.
Как началась эта история, когда.
Сразу не поймёшь, с какого места начать, с какого митинга, с какого выстрела.
Или, что ли, с разговора.
Когда уже подъезжали к месту моего обитания в Донецке, водитель вспомнил, как к ним в спецподразделение, ещё до войны, привезли то ли на стажировку, то ли на обмен опытом бойцов с запада Украины.
Те стремались страшно, смеётся водитель. А что у вас, в Донецке, спрашивают, реально разборки со стрельбой идут между районами? Утром вышел с нами на работу а здесь всё чинно, девушки гуляют, первоклассники в школу идут, никто никого не кромсает. У него шок натурально, шок: он не верит, ему сказали, что Донецк это рубилово и месилово в постоянном режиме, пьяная гопота и никого другого.
«Ну, кто его знает, думаю я, может, паренёк был только из армии, а до армии жил в своей гуцульской деревне безвылазно».
Но вот с интеллигентными людьми на гуцульщине, года за три до войны, я имел разговор.
Там был директор музыкальной группы «Перкалаба», бородач, хохмач Алик никогда не встречал Юлиана Семёнова, но, думаю, тот примерно так же «держал» любую компанию, и всех веселил.
Ещё был славный львовский парень Стас красавец, высоченный, дружелюбный, обаятельный, он меня и зазвал отдохнуть; с ним была его подруга вылитая певица Шакира.
Я был с женой.
Мы очень славно пьянствовали собственно, только и делали, что пьянствовали, никаких других занятий у нас не было вовсе; по-моему, мы даже не покидали ресторан, а только плавно переходили от завтрака к обеду, а затем к ужину; яства были восхитительные, погода чудодейственная, Алик гомонил, дурачился, влез на фонтан и там, с громкими воплями, отмокал.
Никто не смел нам сделать замечание, но фонтан на другой день отключили, с утра он был сух и нем.
Идти там было особенно некуда малопроходимый лес да неблизкие горы вокруг, и ещё горная речка, три метра в ширину. Один раз решили искупаться, я тут же камнем располосовал ногу; Стас, помню, очень бережно отирал кровь, смотрел, насколько глубоко я порезался.
Похромали обратно в ресторан. Я всерьёз хромал, Алик меня ласково передразнивал.
Тогда мы обсудили, наверное, все на свете темы, но я не помню ни одной кроме той, что запала в память.
К слову о чём-то Стас и Алик начали говорить про донецких и луганских, и совершенно спокойно, время от времени поглядывая на меня чёрт знает, что я там думаю, гость из России, сошлись на том, что донецкие и луганские это чужие, иные.
«Другая страна и другой народ», сказал Стас, и Алик кивнул.
Я не стал ничего уточнять.
Да и слышал я это не в первый раз.
Ещё в середине «нулевых» Юлия Тимошенко предлагала обнести Донбасс колючей проволокой, чтоб эти чужаки не мешали жить остальной Украине.
Тимошенко, вспомнил я, мы тоже видели, прогуливаясь по Киеву вместе со Стасом: я, моя жена и он.
Юлия проезжала мимо на длинном чёрном лимузине.
Кажется, Стас как-то обозвал её; например, сукой. Тимошенко тогда уже потеряла свою популярность, полученную на первом Майдане.
Стас рассказал мне, что в Тимошенко нет ни капли украинской крови армянка и еврейка, сказал Стас. Сам он, надо сказать, был наполовину еврей, наполовину то ли русский, то ли украинец, то ли ещё кто, поэтому называл себя гуцулом, чтоб не путаться.