Влился в толпу, прислушался. Речь так себе. Гунтрам бы на такую не поддался.
Да на кой чёрт оно нам нужно? выкрикнул он и тут же вместе со всеми завертелся по сторонам, выискивая крикуна. Не найдя, сместился в сторону.
Вербовщик в ответ что-то там понёс о долге.
А разве Оттон не наш король? поинтересовался Гунтрам и опять давай с подозрением во взгляде пялиться на соседей. Да где там этот крикун? Не ты ли?
И что этот король для нас сделал? возразил кто-то из толпы.
К чёрту короля! поддержал Гунтрам.
Да! одобрили остальные.
Герцог Эбергард нам что ли много помогал? спросил вдруг Гунтрам, уже с другого края. Только налоги с его приездом возрастают.
Послышался как гул возмущения, так и одобрительное мычание. Толпа разделилась.
Он наш сюзерен! заявил один.
И что теперь, помирать по его прихоти? спросил второй.
А Оттон наш король! завопил третий, перекрикивая второго.
Трус! заорал Гунтрам на второго.
Только одна война закончилась, тут же вторая, верно подметил четвертый.
И ради чего? вопросил пятый. Мне вот без разницы, кто там на троне, Оттон или его брат.
Вот-вот, согласился Гунтрам с четвёртым. А если и сейчас ничего не добьётся, будет и третья.
Друзья! Друзья! Не ссорьтесь! Приберегите эту злость для боя, напомнил о себе вербовщик.
А ты сам-то в бой пойдёшь? спросил из толпы Гунтрам.
Вербовщик замешкался. Вид у него сейчас, будто у мальца, который отлынивал от работы, прячась в амбаре. Там-то его и застукали за этим дело. И вот он изо всех сил пытается придумать убедительную отговорку, но в голову от волнения ничего путного не лезет, лишь судорожно бегает глазами по сторонам в поисках подсказки, а её всё нет и нет.
Так я и знал, подытожил Гунтрам.
Толпа наградила пустозвона дружным неодобрением и тут же о нём забыла, а вот спор о сильных мира сего разгорелся с новой силой. Кто б знал, что в городе так много недовольных герцогом Эбергардом. Того гляди, в драку перерастёт или вообще в резню. Да и чёрт с ними, Гунтрама совесть не замучает, он уже спокойно себе шагает к базилике. На последствия ему плевать. Люди сами виноваты. Нечего быть тупым стадом. Своей головой надо думать, а не слушать, что там выкрикивают всякие горлопаны. Если когда и стоит, то сейчас.
В базилике Гунтрама проводили к покоям Руперта. Как оказалось, викарию нездоровится. Он сутра не выходит из комнаты. Вид у него и вправду болезненный, лицо бледное, взгляд усталый. Будто всю ночь в порту судно разгружал. Нет, Руперт в жизни не поднимал ничего тяжелей буханки хлеба.
«Как тебе такой жених, Ингрид? Не думай, что это почтенный мудрый старец, который ведёт с девами беседы о высоком. До платонической любви ему нет дела, у него на уме другое. Руперт тот ещё мерзкий похотливый старикан. Уж будь уверена, изо дня в день будет мять простыни, пока прям там, на ложе, не окочурится».
Ваше Высокопо-до-бие Вы-со-ко-пре-по-до-бие, обратился к нему Гунтрам.
И кто выдумал духовным эти титулова́ния? Сатана, не иначе. Чёрта трижды помянешь, пока выговоришь: Ваше С-с-святей-шество или Ваше Прео-с-с-священство и Выс-с-око-преос-с-священство. С-с-сука, нужно быть святым, чтобы не запнуться. Толи дело у дворян: Ваша Величество, Ваше Высочество, Ваша Светлость легко и звучно. А у духовенства всё не слава богу, лишь бы выделиться своей Высокотитулованностью.
Гунтрам, произнёс Руперт тихо и осторожно, даже испуганно.
Если ты что-то скрываешь, увидеть на пороге тень герцога Эбергарда дурной знак. У викария за душой много гнусностей. Понять бы из-за чего сейчас трясётся и где надавить.
Отравление?
Что? А! Нет. Голова болит, не выспался.
Говорят, плохо спит тот, у кого совесть не чиста.
Сильнее побледнеть Руперт не мог. С трудом сглотнул, сильно поморщившись, будто камень по горлу пропустил. На лбу выступил пот, а ведь в комнате холодно и по полу сквозит.
Совесть меня не мучит.
Жар?
Нет, ответил викарий хриплым голосом с явным недовольством.
Гунтрам меж тем подошёл к окну. Теперь лицо не видно можно улыбнуться. Снаружи ничего интересного городская жизнь кипит, порт видно и военный корабль на якоре, но паузу выдержать стоит.
Странная болезнь, подытожил он и обернулся, уставился на Руперта пронзительным взором. Она, случаем, не лечится покаянием?