Опять же и библиотека далековато, рассудил про себя Смолятин, уже принимая правоту своих новых знакомых.
Да и чего ты каждый день будешь на учёбу через весь Питер бегать от Обводного до Васильевского? добавил Глеб со знанием дела и безжалостно и грубо подытожил. Ноги до самого афедрона сотрёшь.
Бывал в Питере раньше? с любопытством спросил Невзоровича Шепелёв.
Доводилось, Грегуар, и не раз, словно о чём-то малозначимом бросил Глеб.
Ещё раз назовёшь меня Грегуаром, видит бог, так по сопатке и дам тебе, католик недоделанный, пообещал вдруг Шепелёв с внезапно прорезавшейся злобой. Он сжал зубы, на челюсти его отчётливо выступили острые желваки, взгляд стал необычно злым и колючим, словно вспомнил что-то в край для него неприятное. Не посмотрю, что ты чуть ли не князь! Лучше Гришкой зови.
Гришкой у меня холопа в Волколате звали, холодно ответил Невзорович. Будешь тогда Грегори.
Шепелёв несколько мгновений помолчал, словно раздумывая или оценивая то, что услышал, потом вдруг просветлел лицом.
А чего ж, медленно сказал он, словно ещё раздумывая. А пусть будет Грегори. Мне нравится.
Его губы шевельнулось ещё, но он не сказал ни звука, словно что-то шёпотом произнёс про себя.
А Волколата это что? спросил Влас. При всей своей стеснительности он никогда не боялся выказать своё незнание чего-нибудь, спросить или уточнить.
Имение моего опекуна, коротко, словно о пустяке, ответил Невзорович и повернулся к Григорию, который теперь был Грегори. А чего ты так французское имя невзлюбил?
После как-нибудь расскажу, хмуро ответил Шепелёв, которому уже было неудобно за свою вспышку. И вообще, спасибо, что по-своему меня не назвал. Как там будет? Грж
Гжегож, улыбнулся Невзорович всё ещё холодно, но видно было, что мир восстановлен. Но это по-польски. А у нас ты вообще был бы Рыгор.
Бр, передёрнул плечами Шепелёв. Лучше уж я буду Грегори.
Теперь уж навсегда словно припечатал Глеб.
Карету чуть качало по брусчатке, звонко цокали копыта коней. За окном гомонили прохожие, ржали кони, стучали подковы, звонили колокола, лаяли собаки.
Гудел большой город.
Проехали мимо большой стройки рабочие таскали по сходням кирпич на «козах»6, скрипя во́ротами, поднимали бадьи с раствором, звенело железо о камень, стучали топоры. В ажурном плетении лесов смутно угадывалось что-то огромное, величественное.
Смолятин несколько мгновений вглядывался в муравьиное кипение народа на стройке, потом обронил слегка озадаченно и вместе с тем с восхищением:
Интересно, что это строят
Собор, тут же откликнулся Невзорович, даже не глядя в окно. Шесть лет строят уже я четыре года назад с отцом был здесь, уже строилось
Шепелёв, теперь уже точно Грегори, промолчал он тоже смотрел в окно, только в другую сторону. Проплыла мимо громада вздыбленного бронзового коня на грубо отёсанной глыбе Гришка сразу же признал известный памятник Петру Великому. Подковы и колёса кареты застучали по тёсаным мостовинам.
О! Мы на мосту! воскликнул Смолятин, выглянув в окно.
Исаакиевский мост, кивнул Невзорович, тоже глядя в окно. А вон тех каменных устоев и лестниц к воде в мой прошлый приезд не было. Видимо, недавно построили
А в Москве мосты каменные, словно между прочим, обронил Грегори. Постоянные.
Через Неву постоянных мостов пока нет, подтвердил Невзорович. Только вот так наплавные, с барки на барку.
В Москве? Смолятин покосился на Грегори. Ты вроде не из Москвы же
Я пока что только три города видел, без стеснения простодушно пояснил в ответ Грегори. Бирск, Уфу и Москву. Питер четвёртый. Ни в Уфе, ни тем более, в Бирске, постоянных мостов через Белую нет. Тоже наплавные только.
Белая это река? уточнил Невзорович. И, получив в ответ кивок, вдруг сказал. Странно это.
Что? насторожился Влас.
Все едем в морской корпус, все ровесники, с разных концов страны и встретились в один день и час на Московской заставе на Обводном, пояснил Невзорович.
И все вместе в драку полезли, поддержал Шепелёв.
Да, странно, задумчиво согласился Влас. А Невзорович, подумав мгновение, махнул рукой. Судьба.
Случай, поправил Шепелёв.
Глава 2. Зуёк
1
Далеко на севере, где-то между Маткой и Грумантом, в море властвует Рачий Царь. Он либо медленно плывет по своим царским и рачьим делам в тёмно-синей глубине, шевелит громадными клешнями, либо висит на месте, медленно погружаясь в пучину. И только изредка, встревоженный чем-либо (а чем кто его знает, царя, а тем более рачьего царя), всплывает к поверхности, громогласно скрипит клешнями и от скрипа того лопается и осыпается блестящим крупным крошевом паковый лёд, бегут черными змеистыми трещинам скалы и валуны на Матке, Груманте и Колгуеве. Расходятся потревоженные льдины, из дымящейся холодной воды высовывается острая морда, шевеля усами и ворочая круглыми глазами, по блестящему панцирю ручьями стекает густая от холода вода, тяжёлая, словно стекло. И над ледяными полями течёт скрежещущий зов. Кого зовёт царь неведомо.