Переглянулись, отдышавшись. И рассмеялась все разом: Смолятин нерешительно и сдержанно, изящный негромко и едва заметно, а третий открыто и от души.
Потом изящный потянул руку ладонью вверх:
Глеб Невзорович, шляхтич герба Порай Полоцкого повята Виленской губернии, к вашим услугам!
Второй, всё ещё улыбаясь, кинул свою руку поверх, блеснул белыми зубами:
Григорий Шепелёв, дворянин Бирского уезда Уфимской губернии! Готов служить!
Смолятин, долго не раздумывая, накрыл их руки своей:
Влас Смолятин, помор, сын дворянский из Онеги. Можете располагать мной, господа!
Карета, покачиваясь, уносилась прочь по улицам Петербурга, кони постепенно перешли на размеренную рысь, и добрый цокот подков по булыжникам и брусчатке эхом отдавался в карете.
Кого куда подвезти, господа? Невзорович покосился в окно и повторил сказанное в запале драки. Прошу без стеснения.
Мне надо в Морской корпус, опередил раздумывавшего Смолятина Шепелёв, и двое других мальчишек вытаращили глаза.
И мне надо в Морской корпус, размеренно уронил Смолятин.
Господа, по-моему это судьба, тонко усмехнулся Невзорович. Потому что я тоже приехал в Петербург, чтобы учиться в Морском корпусе.
Судьба, так судьба.
На «ты», господа? предложил Невзорович, приподымая бровь.
А пожалуй, согласился Шепелёв, прищурясь. Оба глянули на Смолятина, и помор только согласно склонил голову.
Он сдвинул в сторону книгу, которая мешала ему сидеть, упиралась толстым переплётом, и все трое невольно посмотрели на неё бросились в глаза непривычные, хотя и знакомые буквы на переплёте.
Ада́м Мицкевич, «Дзяды», вслух прочёл Смолятин, чуть запнувшись на незнакомом слове в названии.
А́дам, поправил Невзорович.
Ты поляк? с любопытством спросил Шепелёв. Он вообще был каким-то живым, постоянно двигался, словно усидеть на месте не мог, глаза всё время бегали, разглядывая карету, словно её обивка была усыпана какими-то рисунками или письменами, хотя на деле ничего подобного не было.
Литвин, покачал головой Глеб. Взял книгу из рук Смолятина и убрал в дорожный сундучок около двери.
А небедно живёшь, с мальчишеской бесцеремонностью заявил Гришка, оглядев изнутри карету. Бледно-зелёный узорный шелк обивки на стенах и ярко-красная, почти алая кожа диванов, тёмно-зелёные, почти болотного цвета, бархатные занавеси на окнах. Богато. Прямо скажем, по-княжески. Или ты и есть князь, может?
Да что ты, засмеялся Глеб. Роду знатного, конечно, но не князь же Да и неважно это.
Католик? не унимался Григорий.
Униат, усмехнулся Невзорович уже вызывающе. Это важно?
Да нет, не особо, Шепелёв пожал плечами, словно потеряв к литвину интерес. Ну, чтит православный папу римского, подумаешь. Не в средние века живём, в самом-то деле.
Итак, все едем в корпус? как ни в чём не бывало спросил Невзорович.
Ну вообще, мне бы надо к брату заглянуть или к родне, они где-то неподалёку живут. Матушка наказывала, сказал было Смолятин и почти тут же умолк, чувствуя, как по-ребячески звучат его слова после всего, что с ними произошло. Сделал над собой усилия и договорил. Да и рекомендательное письмо
Плюнь, веско сказал Шепелёв. Сдались тебе те рекомендации. Всё равно жить придётся в корпусе, правила такие. На казённом коште. К тому же он помедлил, но договорил, к тому же столичные знакомые провинциальных особо не жалуют, даже родню.
Верно, Грегуар, поддержал Невзорович решительно. Смолятин заметил, как дёрнулся Шепелёв, но решил, что это от качки кареты. Невзорович, видимо, подумал так же. Даже если и примут и в корпусе позволят жить вовне скучновато будет под надзором.
Опять же и библиотека далековато, рассудил про себя Смолятин, уже принимая правоту своих новых знакомых.
Да и чего ты каждый день будешь на учёбу через весь Питер бегать от Обводного до Васильевского? добавил Глеб со знанием дела и безжалостно и грубо подытожил. Ноги до самого афедрона сотрёшь.
Бывал в Питере раньше? с любопытством спросил Невзоровича Шепелёв.
Доводилось, Грегуар, и не раз, словно о чём-то малозначимом бросил Глеб.
Ещё раз назовёшь меня Грегуаром, видит бог, так по сопатке и дам тебе, католик недоделанный, пообещал вдруг Шепелёв с внезапно прорезавшейся злобой. Он сжал зубы, на челюсти его отчётливо выступили острые желваки, взгляд стал необычно злым и колючим, словно вспомнил что-то в край для него неприятное. Не посмотрю, что ты чуть ли не князь! Лучше Гришкой зови.