Две, сглотнул Олег.
Мы несколько секунд помолчали.
Мне кажется, ты что-то нащупал, доброжелательно сказал я.
Все равно я не понимаю, зачем мы просматриваем эти документы о собственности, платежки, банковские выписки, с капризным негодованием заявил он. Ведь изначально мы собирались искать вагоны, точнее один-единственный вагон-ресторан, возможно очень старый. Или как версия шесть товарных вагонов, приписанных к станции Иловайск, код 487807, уже рассеяно бормотал Олег. Да, мы все видели этот трафарет на плохой фотографии, но, согласитесь, наштамповать на борту можно все что угодно. На каждой станции закрашивать старую маркировку и наносить новую. Я бы так и сделал. В этом смысле недвижимость хоть какая-то зацепка. Но связи я не улавливаю.
Это была не одна фотография, а целая коллекция любительских снимков с разбросом в четыре тысячи километров, вдумчиво возразил я.
Не имеет значения. Или это разные вагоны с одним и тем же трафаретом. Или все эти фотографии подделка.
Где-то со стороны дороги, куда мне нельзя было показываться по соображениям скрытности, послышался лай собак. Два или три алабая басом облаивали кого-то невидимого по ту сторону законсервированной биостанции, которая именно в этом месте значилась на моей карте. Только сам этот лай мне показался странным. Иногда животные в этих лесах звучали искусственно, как причудливые духовые инструменты. Хотя именно эти собаки, выдающие это безупречно ритмичное гавканье, могли быть вполне себе настоящими. Только находились они за тысячу километров, а их свирепый рык, вой и грызня транслировались на десятки или сотни сторожевых пунктов. Сотрясение ограды и хруст веток были дополнительными физическими опциями. Хотя сколько раз так было: пешеходы принимали настоящих волкодавов за голограмму и не успевали достать оружие.
Но были и всамделишные игрушки для прогулок все эти колли и терьеры, образцово приседавшие в раскорячку на лужайке перед домом, где я жил, скорей всего, неделями пылились по шкафам и полкам, уперевшись в стену стеклянным взглядом.
Из той же оперы были соловьи, которые с мая по июль по-настоящему сводили с ума своими безупречными дробными трелями. Тут я подозревал откровенную уловку застройщиков жилья, которые таким образом в период активных продаж подтверждали экологическое благополучие своих экспериментальных строений и каждую весну продолжали прикручивать транслирующие устройства на оставшихся живых деревьях и древовидных имитаторах, чтобы поддерживать спрос на «уютные дышащие ульи». Однажды я смог разглядеть механического соловья на одной из трех берез, прикрывающих мой жилой комплекс с запада. Он на удивление правдоподобно двигался: тряс головой, семенил лапками и подергивал крыльями, когда издавал свои пронзительные рулады, и обесточенно замирал, когда наступала пауза. Я бы даже принял стоящие дыбом металлические пластины за «нахохливание». Оболочка со слоями пыли и окиси алюминия делала солиста малозаметным, но, подсвеченная сбоку ослепительным светом лампы уличного освещения, фигура птицы выглядела как настоящая.
Я продолжил движение через подлесок к месту, отмеченному на карте, пока сквозь деревья не показались корпуса Иммунологического центра. После повсеместной продажи микромашин большинство клинических отделений закрылись и были переоборудованы в абстинентные изоляторы, а процедурная медицина, и в особенности хирургия, стала уделом медиков на начальном этапе подготовки.
Выйдя из леса, я обнаружил, что дождь, который сопровождал меня несколько часов пути, так сюда и не добрался. На подступах к зданию трава и кустарники были не просто сухими, а словно бы выжженными.
Беляев, руководитель территориальной экспедиции, стоял посреди гигантской запущенной клумбы, утопая в луговых цветах, и смотрел в мою сторону, точно зная, откуда я должен появиться. Эта его проницательность всегда казалась мне немного варварской.
Беляев был единственным из нас по-настоящему рисковым мужиком, бесстрашным, предприимчивым и при всей своей прямолинейности психологически непредсказуемым. Его тяжелая, словно из камня, голова с прилипшими завитками темных волос, низкие надбровные дуги, крошечный носик и очень смуглая кожа делали его довольно пугающей человеческой особью, которая к тому же все время говорила странные вещи. Но в своем деле он преображался в ученого-виртуоза с выраженной харизмой, способного привнести в заурядный научный опыт драматический накал с серией неожиданных маневров, пугающих и веселящих выходок. Полевые лаборанты соглашались на участие в опасных экспериментах только под его началом. И его артистизм сделал ему такую репутацию, что он отправлялся в чужую исследовательскую общину как разрекламированная знаменитость, нередко получая доступ к непубличным данным и закрытым проектам. Чтобы его заарканить, руководителям исследований приходилось подкупать его сенсационными подробностями проекта, еще и постоянно повышать ставки, чтобы двигаться в листе ожидания, и не у всех капитанов физзондирования хватало терпения. И еще у Беляева была самая обширная сеть добровольных респондентов-информаторов. Он всегда был в курсе, где и что происходит в исследовательской среде.