Я не был для него источником нескучных головоломок, но почему-то он никогда не оспаривал мои спекуляции и с каким-то удивительным доверием выслушивал потоки моей псевдонаучной ахинеи.
Реакцией на мое появление стала колыхающаяся волна на стеклянной поверхности здания, откуда без физического подтверждения возникла внушительная фигура атлета в невзрачной униформе охранника. По всему было видно, что это недорогая голограмма. Такие проекции иногда снабжали глубоко проработанным интерактивом. Но на этих истуканов давно никто не обращал внимания, и на таком объекте можно было стащить или сломать все, что понравится. Они торчали там как уличные зазывалы в надежде, что хоть кто-нибудь туда заглянет. И смысл установки этих чучел был скорее коммуникативно-исследовательский. Но ни одному человеку не хотелось лишний раз становиться добровольным объектом для социологической вивисекции. Обыватели давно уже воспринимали этот назойливый интерес искусственного интеллекта к себе как худшее наказание.
Мне не верится, что история с пятнами хоть немного сдвинулась, сказал Беляев, направляя меня к холлу с лифтами. Хочу быть первым, кто увидит пятно.
Ты во всем хочешь быть первым, но это не тот случай, заметил я по-дружески. Справедливей будет передать это право старику Коробову за его малоизвестные заслуги.
Почему ты вдруг вспомнил о нем? удивился Беляев.
Экспедиция единственное место, где я могу от него спрятаться. Старик парализует меня своим присутствием. Одна радость со своими суставами он не решается на такие прогулки.
Тем не менее он обожает экспедиции. И с такими нестыковками, как у тебя, он обычно любит разбираться лично.
Наверное, когда-то раньше так и было, когда ему хватало сил, предположил я. Коробов точно не ученый, чтобы во все это вникать. Но отдаю ему должное: он мутный слизень, каких мало. То ли ревизор, то ли шпион.
Он представляет в науке разумное начало. Его работа держать наши новаторские порывы под контролем, возразил начальник экспедиции.
Я бы Коробову и коробку испорченных датчиков не доверил.
Двух минут не прошло с нашей встречи, а Беляев уже начал меня злить. Я ведь и сам еще не знал, возможно ли обнаружение пятна или я уже так запутал данные, что и сам не представлял, какие мои подделки настоящие, а какие липовые.
«Пятна» были не такой уж и неправдой. Кажется, я что-то нашел. Теоретически мог найти. Согласно свежей парадигме, они вполне могли существовать.
Беляев и я попали в коридор последнего или предпоследнего этажа здания, откуда открывался парадный вид на покрытые лесом холмы, за которые скоро должно было закатиться солнце, и на внутренний двор Иммунологического центра, который оказался заполнен людьми и техникой.
Я сразу узнал его фигуру: огромный, выдающийся вперед живот, пухленькие ручки, охлопывающие бока по-пингвиньи, походка вразвалку, как у всех заплывших жиром возрастных теоретиков-доктринеров. Мечась между самосвалами и кранами, он пару раз угодил в тупик, пока не нашел путь к просторному въезду.
Я с недоумением посмотрел на Беляева.
Не хотел портить сюрприз?
Думал немного поднять тебе настроение перед тем, как мы окажемся в зоне смертельного риска, подмигнул он.
Он же не собирается оказаться у пятна раньше нас? с тревогой спросил я.
Вот слушай: до твоего прихода я всех участников расставил по позициям, чтобы они в правильном порядке подключались к операции, но ты не поверишь, этот старик ухитрился всех опередить, как только я подал сигнал. Хотя я лично его предупредил, чтобы он не поднимался выше первого этажа. Но если он полезет наверх, я не смогу ему помешать. И я не уверен, что возраст и никудышная форма его остановят.
По узкой стальной лестнице, выкрашенной в грязновато-белый цвет, мы поднялись в зал номер 182. Здесь под пятнадцатиметровым сводом, который представлял собой ребристую решетку, за которой виднелись перекрытия, вентиляционные трубы и электрические кабели, был световой и акустический покой, близкий к идеальному. Зал был оснащен остеклением от пола до потолка по трем сторонам света, сориентированным так, чтобы сюда не попадали лучи полуденного солнца, тремя десятками кадок с деревцами, собранными из тонких переплетающихся стволов, парой мобильных водопадов, когда-то круглосуточно извергавших одну и ту же воду с семиметровой высоты, и такими же легкоперемещаемыми четырехместными скамейками из почерневшего перфорированного алюминия с продавленными полиуретановыми вставками, как в залах ожидания.