Она овеществленное ка. Наверное, поэтому, как она шутила, ей позволили стать первой девушкой-жрицей. Вот так, говорила Ана, чтобы женщине добиться чего-то в этом мире, сначала нужно умереть. Дальше как пойдет.
От Аны пахло слишком крепким зеленым чаем с жасмином, тимьяном, легкими нотками мелисы и лемонграсса. Когда она злилась или негодовала, запах, такой неестественно сильный, начинал острить, будто обращаясь черным кофе с красным перцем напитком, так любимым в кофейнях Санкт-Петербурга.
А волосы девушки Сияющие лазуритом и изумрудами, будто бы переплетающиеся с сверенным сиянием, тем, далеким, на самых широтах Империи, ярким и безудержным, и одновременно с волнами теплого моря, покачивающимися на легком, свежем ветру, сине-зеленоватыми, перенасыщенными. Это были волосы, крадущие солнечный свет в свои закрома, чтобы даже осенью радовать буйством этого словно ожившего весеннего дыхания: манящего, как ожидание первого поцелуя, игристого, как ананасы в шампанском.
Алексас, как всегда, засмотрелся на жрицу. Сам не поняв, когда, схватился за кулон в форме солнечного скарабея, стал крутить в руках.
Неужели решил изгонять меня, как злого духа? рассмеялась Ана, тут же резко посерьезничав. Алексас, что-то случилось? Помимо омнибуса.
А? А, нет, все в порядке, пробубнил цирюльник, пряча кулон.
Все, конечно, было далеко не в порядке. Алексас всегда поражался, как Ана вот так, с первого взгляда, угадывает настроение: будто читает его, Алексаса, как открытую книгу, только почерк до конца разобрать не может. Общие очертания улавливает. И уж бог весть, откуда в ней это, думал цирюльник. То ли это фокусы, условно говоря, сущностей иного порядка, то ли обычная женская проницательность.
Алексас не то чтобы говорить, думать не собирался о том, что сейчас с ним не так хуже момента трудно найти.
Я все равно тебе не верю, ну да ладно, как хочешь, Ана потянула его за рукав, на мгновение порхнув туманно-призрачными, зеленоватыми крылышками. Исчезли они так же быстро, как появились. Пойдем, самое интересное внизу. Заодно отмоем тебя от крови.
Они спустились по каменной винтовой лестнице, состояние ступеней которой оставляло желать лучшего большие, старые, изуродованные временем, они то и дело слегка крошились под ногами. Чем ниже Алексас и Ана спускались, тем холоднее становилось. Лестница уходила глубоко в подземные залы. Вода журчала все отчетливее.
Когда они спустились, взгляд Алексаса ожидаемо уперся в статую восседавшего на троне Осириса: огромную, раскрашенную, прямо в центре и всего зала, и небольшого квадратного прудика. С каждой из четырех сторон к прудику подходили трубы, кончавшиеся золотистыми краниками. Так сюда попадала святая подземная вода, откуда жрецы с архиепископом выносили ее прихожанам во время Пасхи.
Иногда цирюльник думал: забавно, конечно, что мы вот так взяли и сохранили христианский праздник, просто придав ему новую форму и новое же значение. Природа как обновлялась, так и обновляется, только воскресать теперь стал Осирис. С одной стороны сплошная путаница, с другой же весьма лаконичное решение, принятое не наобум, а в рамках логики. Извращенной, но логики. Хотя, если подумать подсказывало Алексасу подсознание вполне логично, что миф о воскрешении Осириса заменил предыдущий миф о воскрешении раз оказался правдой. А уж сверять даты, сопоставляя календари, учитывая нюансы быта, летописей слишком сложно. Вот и получился коллаж так людям проще. Как минимум привыкнуть.
Пока они шли к статуе, Алексас несколько раз скользнул взглядом по своему отражению зеркала преследовали даже тут. Не в том же количестве, что наверху но все равно в достаточном для пугающих и очаровывающих оптических иллюзий.
По-моему, я уже давно должен был иссохнуть от божественного сияния, исходящего от статуи, невзначай напомнил Ане Алексас.
Жрица рассмеялась, затем, подойдя к зеркалу, словно растаяла на месте. Прыгнула из одного в другое, будто шальное отражение, и вернулась на место.
Ты же прекрасно знаешь, что это выдумка, чтобы сюда лишний раз нос не совали. Ничего такого, что могло бы навредить. По крайней мере, пока Осирис не вошел в статую. Не уверен, что богам бы понравилось вечно жить внутри каменных истуканов. Даже в компании старого епископа.
Ана кивнула головой в сторону седого старика, высокого и худого, с темно-зелеными глазами цвета малахита, в белой робе и головном уборе, почти как у самого Осириса. Архиепископ стоял около статуи, склонив голову, и даже отсюда казалось, что он выглядел недовольным. Слишком недовольным перед Пасхой.