Поток сильного ветра будто подтолкнул цирюльника вперед. Алексас воспринял этот как знак к действию: поддался и чуть ли не ввалился в храм, благо у входа зеваки не толпились. То ли дело во время праздника Пасхи
Внутри перехватывало дыхание даже у бывалых горожан, которые с этим чудом Санкт-Петербурга не просто свыклись оно им приелось. Зеркала во все стены и на потолке, рядом с фресками, словно расширяли пространство равно как и огромные резные колонны, все в иероглифах. Витражные окна с сюжетами смерти и воскрешения Осириса, из стеклышек разного оттенка зеленого: изумрудного, мятного, салатового, молочного и цвета перенасыщенной листвы Из-за такой системы зеркал и витражей свет, чуть зеленоватый, всегда носился по Собору Осириса, ни на секунду не замирая. Пробудь тут слишком долго начнет казаться, что все изображения, какие есть на потолке, окнах, стенах, движутся.
И это далеко не все.
Алексас прекрасно знал, что самое интересное находится в подвальных помещениях. Только доступ туда открыт лишь жрецам-священникам и архиепископу. Цирюльник как-то спросил: почему? Получил в ответ пристальный взгляд из-под седых косматых бровей епископа казалось, этим жестом столь лаконичный и четкий ответ завершится. Все же, продолжение последовало: Алексасу Оссмию объяснили, что статуя бога сама по себе излучает такое сияние, или, если угодно, энергию, что прихожанам станет дурно. А уж на праздник когда бог в буквальном смысле входит в статую эффект подобен взрыву пороховой бомбы, рвущей не плоть, а души. В древности, добавил епископ, статую помещали вглубь храма, в крытые помещения, до которых так просто не добраться, где и прихожанам будет безопасно, и бог окажется не запятнан человеческим грехом. В Соборе Осириса, учитывая проектировку, подход адаптировали.
Алексас даже успел до начала службы. Встал рядом с одной из колонн, закрыл глаза и расслабился уже начал различать легкий, расслабляющий шум подземных вод
Ну вот и попался!
Алексас, напугавшись, отшатнулся в сторону, споткнулся и завалился. Прихожане косо посмотрели на него. Священники те немногие, что в тот момент были рядом, недовольно цокнули.
Встав, Алексас отряхнулся, обернулся увидел, что стоял спиной к зеркалу. Очень опрометчиво с его стороны.
Кто-то обхватил его шею руками.
Когда тебе уже надоест? улыбнулся цирюльник.
Никогда, призналась девушка, расцепив руки и оказавшись уже перед Алексасом. Заметила его ссадины, кровь на виске: Что с тобой стряслось?!
Да так, пожал плечами Алексас. Геройствовал.
Ты ведь терпеть этого не можешь! она хитро прищурилось. Даже ради меня
Все ты знаешь, улыбнулся он в ответ. Но боги не оставляют выбора, когда пьяный извозчик вдруг сваливается с омнибуса, а кони выходят из себя.
Когда дело доходило до встреч с Аной, Алексас не хотел опаздывать никогда и никуда. На самом-то деле, никакой не Аной, а Аней, но она почему-то всегда просила звать ее именной Аной, говорит, еще с детства, в те времена, когда была живой: всегда любила змей, считала, что нет в мире слова красивее, чем анаконда. Собственно, Ана и потом прекрасно жила, а вот сейчас тоже жила, но несколько в другом роде. С одним маленьким нюансом.
Ана умерла. Почти что
Перед Алексасом стоял не призрак, не мстительной дух, не оживший мертвец это все байки, россказни и страшилки для детей, чтобы ночью по улицам не таскались, ночь время взрослых, когда заключаются сомнительные сделки и принимаются не менее сомнительные решения. И Алексас, и врачи, и жрецы-священники, и сама Ана сошлись на том, что ее вполне себе в некотором, очень условном роде, можно называть демонессой. Другого слова в языке просто не нашлось, хотя, как много раз шутил Алексас, Ана была совсем не похожа на средневековых суккубов разве только была столь же прельстительно-очаровательна.
Она действительно умерла, притом самым недраматичным образом попала под телегу, и все тут. Кто знает, что было бы, не случись чудо настоящее, а не и разряда тех, которые навязывают приставучие оракулы на рынках и ярмарках. Сам Осирис по крайне мере, таким он явился, воскресил Ану: в один миг собрал всех ее ка[3], теневых двойников, заключенных в воспоминаниях, отражениях и даже произнесенных словах. И ка ее, словно кусочки разбитого кривого зеркала, вновь стали Аной из плоти и крови, но в то же время бестелесной, окутанной зеленоватым сиянием, даже с призрачными крылышками летучей мыши за спиной так Ана баловалась, когда была в настроении. Теперь она могла шагать сквозь мир отражений, воспоминаний и, как говорили, духов, или самих ка: через середину меж реальностями людей и богов. Использовала зеркала, как двери.