Эй, говорит папа. Вставай, пойдем отсюда.
Я открываю было рот, но отвечаю ему одним только жалобным стоном.
Папа отходит в сторону, и мама обнимает меня за плечи. Она гладит меня по спине и тихонечко врет:
Все хорошо, малыш. Все хорошо.
Долгое время мы так и сидим. Наконец папа уводит нас от скорой. Он обнимает меня, словно щитом укрывая от любопытных глаз, и ведет по улице к своей «шевроле тахо».
Папа за рулем. По его лицу скользят отсветы фонарей и в них видно, как крепко он сжимает челюсти. На его лысой голове вздулись вены.
На маме форма медсестры с резиновыми накладками. Сегодня у нее была сверхурочная смена в неотложке. Она несколько раз вытирает глаза наверное, думает о Халиле и о том, что вместо него на асфальте могла лежать я.
Меня мутит. Из него вытекло столько крови Часть ее у меня на руках, на худи Сэвена, на кроссовках. Еще час назад мы болтали и весело смеялись. А теперь его кровь
Во рту становится кисло, желудок сводит сильнее. Меня начинает тошнить.
Мама бросает на меня взгляд в зеркало заднего вида.
Мэверик, тормози!
Не успевает машина остановиться, как я кидаюсь через сиденье к двери. Меня выворачивает наизнанку, и я могу лишь перестать сопротивляться.
Мама тоже выскакивает из машины и бежит ко мне. Она убирает волосы с моего лица, гладит меня по спине и шепчет:
Мне очень жаль, малыш.
Дома она помогает мне раздеться. Кроссовки и худи Сэвена отправляются в мусорный мешок; больше я их не увижу.
Потом я сижу в ванной и под шипение горячей воды соскребаю с себя кровь Халиля. Папа относит меня в постель, а мама гладит по волосам, пока я засыпаю.
Я снова и снова просыпаюсь в холодном поту, а мама раз за разом велит мне дышать как делала это раньше, пока я не переросла астму. Наверное, она останется со мной на всю ночь потому что всякий раз, когда я подскакиваю на кровати, она сидит рядом.
Но вот я просыпаюсь, и в этот раз ее нет. От неоново-синих стен болят глаза. На часах пять утра. Мое тело до того привыкло просыпаться в пять, что ему все равно, будни это или выходные.
Я смотрю на светящиеся звездочки на потолке и пытаюсь восстановить в памяти вчерашний вечер. Вспоминаю вечеринку, хаос на танцполе, а потом как Сто-пятнадцать останавливает нас с Халилем. В ушах звенит первый выстрел. Второй. Третий.
Я лежу в своей постели. А Халиль в окружном морге.
Там же оказалась и Наташа.
Это произошло шесть лет назад, но я помню все как вчера. Я подметала полы у нас в магазине (копила деньги на первую пару джорданов), когда вбежала Наташа.
Она была пухлой (ее мама говорила, что это детский жирок), с очень темной кожей и афрокосичками. Они всегда выглядели так, словно заплели их час назад, и я безумно хотела себе такие же.
Старр, на Вязовой улице сломался гидрант! воскликнула она.
То же самое, что объявить: открыли бесплатный аквапарк! Помню, как я с молчаливой мольбой посмотрела на папу. Он разрешил мне пойти, но при условии, что я вернусь в магазин через час.
Никогда в жизни я не видела, чтобы вода била выше, чем в тот день. Вокруг гидранта собрались почти все жители нашего района. Они веселились.
Я была первой, кто заметил машину.
Из заднего окна высунулась забитая татуировками рука с глоком[11]. Народ бросился врассыпную. А я осталась. Ноги вросли в тротуар. Наташа радостно скакала в брызгах. И вдруг
Бах! Бах! Бах!
Я бросилась в розовый куст, а когда осмелилась из него высунуться, кто-то закричал: «Звоните девять-один-один!» Поначалу я решила, что ранили меня, потому что на футболке была кровь. Но, оказалось, я просто поцарапалась колючками. Попали в Наташу. Ее кровь смешалась с водой, и от текущей вниз красной реки невозможно было отвести взгляд.
Она выглядела напуганной. Нам было по десять лет, и мы не знали, что происходит после смерти. Черт, я не знаю этого до сих пор, а Наташу заставили узнать, хоть она этого и не хотела.
Она не хотела. И Халиль тоже не хотел.
Скрипит дверь, и в комнату заглядывает мама. Она вымучивает улыбку.
Кто тут у нас проснулся?
Затем садится на краешек кровати и касается ладонью моего лба, хотя температуры у меня нет. Она столько лет ухаживает за больными детьми, что всегда первым делом трогает лоб.
Как себя чувствуешь, Чав?
Это прозвище Родители утверждают, что с тех самых пор, как я перестала есть из бутылочки, я все время что-нибудь жевала и громко чавкала. Чавкать я перестала, и зверский аппетит у меня пропал, но прозвище осталось.