Простите? переспрашивает гид. Да, говорит Лишь, да, он бы на это посмотрел.
К сожалению, дома закрыты, там готовится новая выставка.
Есть также дом архитектора Луиса Баррагана, где царит монастырская таинственность, где низкие потолки сменяются высокими сводами, где сон гостей оберегают Мадонны, а в хозяйской гардеробной на стене распятый Христос без креста. Звучит сиротливо, говорит Лишь, но он бы и на это посмотрел.
Да, но его дом тоже закрыт.
Фернандо, прекратите травить мне душу, говорит Лишь, но гид его не понимает и переходит к описанию Национального музея антропологии, лучшего музея Мехико, где можно бродить сутками, а то и неделями, но под его руководством они уложились бы в каких-нибудь полдня. Они уже явно покинули столицу: вместо парков и особняков за окнами мелькают бетонные бараки обманчиво веселых леденцовых тонов. Вскоре им встречается указатель: Teotihuacán y pirámides[27]. Нельзя приехать в Мехико и не зайти в музей антропологии, настаивает Фернандо.
Но он закрыт, предполагает Лишь.
По понедельникам, к сожалению, да.
Они проезжают по аллее, обсаженной агавой, сворачивают и в лучах рассвета перед ними предстает колоссальное сооружение, разлинованное сине-зелеными полосками теней: Пирамида Солнца. «На самом деле это не Пирамида Солнца, сообщает Фернандо. Это ацтеки ее так назвали. Скорее всего, это была Пирамида Дождя. Нам почти ничего не известно о народе, который ее построил. К приходу ацтеков город пустовал уже долгое время. Мы полагаем, что жители сами его сожгли». Прохладно-голубой призрак исчезнувшей цивилизации. За утро они успевают подняться на массивные пирамиды Солнца и Луны и прогуляться по Тропе Мертвых («На самом деле это не Тропа Мертвых, сообщает Фернандо, и не Пирамида Луны»), представляя, как выглядели покрытые фресками стены, полы и крыши древнего города, тянувшегося на много миль, где когда-то жили сотни тысяч людей, о которых мы не знаем ничего. Даже имен. Лишь представляет жреца в павлиньих перьях, который, подобно звезде мюзикла или дрэг-шоу, спускается, расставив руки, под звуки игры на морских раковинах по ступеням пирамиды, на вершине которой стоит Мэриан Браунберн, сжимая в кулаке пульсирующее сердце Артура Лишь.
Мы полагаем, что это место выбрали для строительства города, потому что оно далеко от вулкана, который разрушил множество древних поселений. Вон он, там. Фернандо указывает на едва заметную в утренней дымке вершину.
Это активный вулкан?
Нет, говорит Фернандо, грустно качая головой. Он закрыт.
Каково это жить с гением?
Все равно что жить одному.
Все равно что жить одному с тигром.
Ради его работы приходилось жертвовать всем. Отказываться от планов, повторно разогревать еду; бежать в магазин за спиртным или, наоборот, выливать всё в раковину. Сегодня экономить, завтра швыряться деньгами. Спать ложились, когда было удобно поэту: то ранним вечером, то под утро. Распорядок был их проклятьем; распорядок, распорядок, распорядок; с утра кофе, и книги, и поэзия, и до обеда тишина. Нельзя ли соблазнить его утренней прогулкой? Можно, всегда можно; ибо творчество единственный вид зависимости, при котором страдальца манит все, кроме