Хотя Чкалов был простым обывателем и не принадлежал ни к каким движениям, с ним произошла та же метаморфоза, что и с некоторыми участниками диссидентского движения: отрицание коммунизма не привело его к негативному отношению к российской государственности. Раньше неудачи этого государства вызывали у него чувство ехидства: дескать, вот, несмотря на всю вашу пропагандистскую трескотню, Запад не «загнивает», а цветёт и пахнет, и на Луну первыми высадились американцы, нобелевских лауреатов среди советских ученых ничтожно мало, изобилие продуктов, о котором вы все мозги проели «трудящимся», можно получить лишь по радиотранслятору, а обувь фабрики «Скороход» советская женщина наденет не иначе как под страхом смерти. Он хорошо помнит, как злорадствовал, узнав из передачи «Немецкой волны» о подбитом моджахедами советском БТРе, как радовался под Новый год победе хоккейной команды США в матче с СССР. Финальный свисток, и о несказанная радость! американцы, ранее не смевшие даже мечтать о таком результате, выиграли. Друзья ликовали, поздравляя друг друга с победой Такое настроение держалось до тех пор, пока страна не начала разваливаться на глазах.
Кроме участия в спорах на «Пушкинской» и встреч с редакциями журналов, он ездил на субботники, организуемые ВООПиК, обществом охраны памятников: в дом Щепкина, храм в Конькове, Донской монастырь, бывшую церковь, расположенную на территории завода Динамо, где, по преданию, были захоронены иноки Пересвет и Ослябя, а в советское время установили, как утверждали «скреповцы», то ли пресс, то ли наковальню. Обычно по окончании таких субботников участники располагались за столом, выкладывали принесенную с собой снедь и пили чай. Когда в мероприятиях принимали участие «скреповцы», существенная часть времени уделялась не уборке мусора, а митингу, на котором, конечно же, бранили пресловутых масонов, члена Политбюро, «чёрного кардинала» Яковлева, повторялись остроумные идеи о малиновом звоне колоколов, якобы ионизирующем воздух, наличии алкоголя в кефире Сначала подводили итоги проведенного субботника: сожгли столько-то сена, разобрали вход в здание, убрали мусор Затем Тит Титыч, лидер «Скреп», предлагал заслушать доклад кого-нибудь из своих единомышленников с талантом оратора. Например, на субботнике в Донском монастыре перед собравшимися выступал Саша Гудин. Чкалов стоял поодаль, не желая, чтобы тот заметил его: стыдно было, что он, взрослый и самостоятельный человек, склонен поддаться чьему-то влиянию. К тому же, Гудин был моложе его. С основным докладом (собственно, повторением уже не раз говоренного) выступал сам Тит Титыч, который показался Чкалову человеком не слишком образованным, но с несомненной харизмой и ораторскими способностями. Он говорил увлеченно, понимая, что выступает перед благодарной аудиторией. Собравшиеся знали все, что он собирался сказать, но так устроены политизированные люди: они готовы многократно слушать одно и то же, испытывая каждый раз наслаждение.
Тит Титыч был весь какой-то гладенький, складненький, носил усики, лоб естественным образом переходил в лакированный череп, окаймлённый по бокам длинными прямыми волосами, не всегда имевшими, как казалось, чистый вид. Человек явно не физического труда и довольно смышлёный, о чём говорили его живые глазки. На кандидата наук, конечно, похож не был. Больше частник, мелкий собственник, но не чистильщик обуви, сидящий в своей будке, а подвизающийся где-то на задворках искусства. Одним словом, фотограф, каких раньше рисовали на вывесках в провинциальных городах. Говорил как по писаному, складно, хотя и не всегда логично. Талант оратора, организаторские способности, впрочем достаточно скромные, всего этого было недостаточно для той роли в общественной жизни, на которую он претендовал и которую ему прочили оппоненты. И все-таки нельзя отрицать того факта, что люди масштаба Тита Титыча, или Дмитрия Дмитриевича Васильева, или той же Валерии Ильиничны Новодворской сыграли определенную роль в смутное время, внеся свой вклад в развитие общества. Это были, безусловно, оригинальные и яркие личности. Васильев создал свой Фронт, который послужил колыбелью нескольким движениям национал-патриотического толка, наименования которых автор не называет, потому что деятельность большинства из них ныне запрещена законом. Грустно, но уход из жизни Дим Димыча остался почти не замеченным в медийном пространстве. Такова и Валерия Ильинична Новодворская, естественный враг «Памяти». Несмотря на её неприемлемые для патриотов, крайние и подчас парадоксальные взгляды, несмотря на её очевидное для некоторых нездоровье, следует признать её смелость в период коммунистического правления смелость, граничившую с героизмом. Чкалов даже считал, что Валерия Ильинична внесла свой вклад в дело развала советского государства, когда чаша весов чуть не склонилась в сторону власти и записные «демократы» разумно затихли в ожидании. На Пушкинской площади остались тогда лишь сторонники «Демократического союза», окружённые милицейской цепью. Урезонить их не удалось, власть отступила, и «демократы» оживились. Те, кто впоследствии вышел в лидеры, использовали Новодворскую, не принимая участия в её рискованных акциях: выжидали, не пойдет ли всё в обратную сторону. Когда после путча стало ясно, что назад пути нет, они все стали смельчаками. Новодворскую как-то незаметно отстранили от дел и приглашали уже как символ, почти из жалости, прощая ей неоднозначные высказывания. Это было время борьбы идей. Каждая партия старалась привлечь на свою сторону как можно больше сочувствующих тех, кто придёт к избирательным урнам. Шли многолюдные митинги. Ораторы просвещали народ, который с их подачи узнавал многое, о чём ранее и не догадывался. Так, на одном из таких митингов поп-расстрига «отец Глеб» главным злом всех бед назвал некоего Петрова, и до того никому не известная фигура в одночасье стала знаковой. Энтузиасты с воодушевлением ухватились за новую жертву: «Петрова долой! Долой Петрова!» Звездный час чиновника был недолог: вскоре нашли нового злодея и Петрова забыли. Чкалов даже не успел толком узнать, чем он успел так насолить демократическому попу. Тот митинг напомнил ему эпизод из «Войны и мира»: достаточно было градоначальнику назвать имя предполагаемого виновника всех бед, несчастного сына купца, как толпа с энтузиазмом подхватила эту мысль. Судьба Петрова была не столь плачевна, потому что нравы были уже не такими жестокими, да и жестокость более проявилась в скором забвении его имени.