Существо оскаливалось острыми, как бритва, клыками, прожигая тьму красными угольками глаз. Оно было огромно, с большими волосатыми ушами, как у шуршика Но это был не шуршик, это было что-то досель невиданное исчадие ада, свирепое и пугающее. Исчадие вскидывало лапу, унизанную чёрными когтями, и орало дикую песнь, возвышаясь над стройными рядами лесной нечисти, что одобрительно ревела, вторя ему своему вожаку:
Каждый, кто увенчан лавром
славы не по мне.
Только тот, кто скрыт туманом,
вечно на коне.
Этим миром правят тени
Эрго! Мир есть тьма!
День придёт и воссияет
чёрная моя звезда!
Моя ставка: твоя слабость,
человек-чудак.
Моя муза: привкус смерти
на твоих губах.
Идеал мой: государство
под стальной пятой,
Где мне ведом каждый шорох
за твоей спиной.
Маленький Бло с любопытством разглядывал канцлера, которого хлестала мелкая дрожь. Он не мог видеть то, что видел тайный советник их величества, он лишь пробормотал заклинание из «Книги пророчеств», но, судя по тому, что волнение стало передаваться и ему шуршику, заклинание оказалось не из простых, не из тех, что можно позволить себе бубнить ежедневно, бросая на стол гадальные кости.
Я не верую в любовь
жаден человек.
Погоняет им соблазн,
попирает грех.
Сомневаюсь в силе клятв
есть и им цена,
Если туг твой кошелёк,
а рука щедра.
Песня оборвалась внезапно. Огонь лопнул, выжав из поленьев струйку сизого дыма. И когда канцлер пришёл в себя, то инстинктивно перекрестился, осмысливая увиденное. Когда же повернулся к шуршику, чтобы спросить, что всё это значит? того и след простыл. Будраш хмыкнул, покачивая головой, и вдруг впервые за очень долгое время в нём прочно угнездилась уверенность: у него всё получится, теперь непременно! Отныне всё и всегда будет происходить так, как он хочет! И предложение черно-бурой белки, заявившейся к нему среди ночи, теперь не казалось такой уж странной нелепостью, а напротив, было не лишено смысла. Дело только в его согласии
И это новое, незнакомое чувство растянуло тонкие губы тайного советника в улыбку:
Ну, если ты соврал мне, шуршик, гляди!
* * *Маленький Бло сидел на крыше королевского замка, обхватив флюгер, и боялся выпустить его из лап. Он с ужасом осознавал: произнесённое им в апартаментах канцлера заклинание, оказалось одним из трёх «заклятий Великой Мглы», что запрещены под страхом смерти! Племя диких охотников на человеческие сердца, не то, что произносить, даже заговаривать о них не смело! А он ляпнул, пупындрик растудыт11!
И только великий комбинатор подумал об этом, как пришлось припухнуть ещё более: шерсть на лапах внезапно встала дыбом, загривок ощетинился жёстким волосом, а уж что творилось в штанах описывать и вовсе неприлично, ибо они вздулись, превратив зверя в подобие снеговика у рождественской ёлки, так что, захоти почесаться, даже коготок не помог бы. Воздух наполнился непонятной субстанцией, отчего захотелось хихикнуть раз, потом другой. И хотя серьёзность момента заставляла бедолагу брать себя в руки, мордаха упрямо расплывалась в весёлую улыбку. Тут бы Бло задуматься, что образовавшаяся припухлость и щекотка в чреслах неспроста, но в следующее мгновение вторая молния осветила ночь яркой вспышкой и прошила флюгер вместе с хихикающим ушастиком, отчего последний задымился, словно его поджарили.
Фигасе! протянул Маленький Бло и закашлялся дымком передержанного шашлыка. Попискивая тоненько, он попытался аккуратно оторвать лапы от раскалённой железяки, а когда оторвал, оставив на флюгере лохмотья кожи, подумал, что это справедливо: наказание вполне соответствует содеянному, ибо «брать у брата единокровного предосудительно, похищающего ждёт кара неминуемая, а наказание соразмерное!» так записано в «Кодексе правил», и помнить об этом следовало, а он Он возгордился!
Старательно дуя на израненные лапы, шуршик шествовал по рёбрам крыш королевского за́мка и сокрушался: как же он сразу не сообразил, что в книге написано недоброе?! Как он мог так опростокукузиться? Он же не «отщепенец» какой-нибудь! Он шуршик по крови! Дикая кость! И так вляпаться, пупындрик растудыт! Самому, своими собственными лапами запустить чудовищный моховик, именуемый «Великой Мглой», остановить которую одному уже не удастся.