Килограммы!
Но ты сказал о них забыть!
Всё! Я повешусь сам!
В препирательствах время проходит незаметно.
Следующий!.. Некст! гаркает мне приёмщица, и я взваливаю багаж на весы.
Два чемодана отчаливают благополучно, третий же терпит крушение у самого причала. Профсоюзный член недовольно кривится и качает головой.
Я бухаюсь на колени. Скрипит ключ. Взвизгивают молнии. Очередь шипит. Я дёргаю жену за брючину:
Какой у нас перевес?
Жена молчит. Я горячусь:
Что выкладывать мяч или туфли?
За мяч, слышу, убью любого!
Так туфли?
За туфли убью тебя!
Копошусь в шуршащих внутренностях. Вслепую вырываю пару ношеных носков, запихиваю их себе в карман и подобострастно заглядываю члену в лицо.
Фоти файф!.. Сорок пять! брезгливо роняет лицо и, будто смахивая пылинку, отправляет чемодан в плавание.
Ошарашенные, мы отчаливаем от прилавка.
Ты это видела?
Видела.
Не, ты это видела?
Да видела я, видела!
Носки?!!
* * *
В самолётах местных авиалиний, как в автобусах, места общие вошёл и сел. У пассажиров на руках лишь номерки с витаминными подгруппками А, В и С.
В нормальных странах это могло бы вызвать здоровый мордобой, но только не тут.
Я попадаю в кислый ряд С, жена соответствует В.
Займу нам у окна! всасываемая потоком, кричит она мне и превосходит самою себя. Места и у окна, и у туалета.
Всё в одном! радуюсь я, поглядывая на стюардессу-гаитянку в синеньком фирменном сарафанчике, лицом похожую на Боба Марли, а формами напоминающую Наоми Кэмпбелл.
Впрочем, Боб Наоми не конкурент.
Пять часов лёта обещают быть любопытными.
Летим. Справа спит жена. Слева сухонькая седовласая американка ковыряет карандашом судоку.
За спиной то и дело истошно взрывается ватерклозет. Жизнь кипит. Я в серёдке.
Эскьюз ми, обращаюсь к соседке, и та пружинно вскакивает.
Уже в пятый раз, но всё так же прытко с улыбкой и без мата.
«Наверное, йога, думаю я. Точно, йога!»
Впрочем, ноу, мотаю головой. Ноу, ноу
Отчего-то очень хочется измерить глубину её терпения. Нащупать, так сказать, границу между благонравием доброго самаритянина и сквернословием пьяного сапожника.
Изящно подбирая юбку, женщина вновь усаживается, напяливает очки и нацеливает на судоку свой карандаш.
Хотя йес, внезапно передумываю я. Пожалуй, всё же йес
И тут же следует новый подскок и полный обожания взгляд.
«Какая грация!.. Балет, определённо балет».
Айм сорри, бат всё-таки ноу Эскьюз.
«Ах, как посмотрела! Да это уже не обожание это влюблённость. Кто ты, бабушка? Мазохист?»
Вы йог? обращаюсь я к бабуле, когда она вновь усаживается. А ю йог?
Эскьюз ми?
Ху а ю? Йог?
Ай ам а тичер.
Училка? шиплю я в смятении.
«Боже, какая выдержка!»
Эскьюз, бат мне срочно надо аут!
И снова взлёт, исполненный восторга.
«Святая! Ну просто святая!»
Мы расшаркиваемся, и я в пятый раз отправляюсь за перегородку любоваться гаитянкой.
Темнокожая богиня, будто выточенная из шоколадного мрамора, сидит в роскошной раскорячке и перебирает пакетики с печеньем. Её мускулистые ляжки поигрывают в неоновом свете, полированные руки блестят матово-чёрным жемчугом и мне чудятся джунгли.
Сочно-зелёные заросли чего-то экзотически волнующего, запах маисовой похлёбки и танцы у костра.
Весь её вид, вся эта животная естественность налитых коленок, разведённых бёдер и вздыбленной груди порождают во мне неожиданные фантазии Кажется, ещё миг, ещё одно небольшое усилие и она родит, после чего, не меняя позы, оботрёт дитё лопухом, пропихнёт его себе за пазуху, уткнёт в коричневый сосок и, помахивая мотыгой, войдёт в розовеющий закат.
Жена по-прежнему спит. Соседка ковыряет судоку.
Скука!
Верчу перед носом пакетики со специями, что остались от обеда. Верчу и случайно всколупываю Из первого врассыпную брызгают соляные шарики, а из второго серым облачком взметается молотый перец.
Я чихаю.
Благослови тебя Господь!.. Гад блесс ю! улыбается мне соседка.
А жена пихает локтем.
Апчхи! благодарю я в ответ.
Ты чего? бурчит жена.