Договорились, по-хозяйски опередил всех Артём.
Подоспело пиво, и мы закрепили знакомство тостом.
У нас в универе преподов мастерами называют, прогудел Денис.
А на кого учитесь?
Журналисты мы.
Все?
Они дружно кивнули.
И у всех это, конечно же, первая вышка? обозначил я уверенное сочувствие вместо вопроса.
Юношество посмотрело на меня с уважением, а девушка с интересом.
Ну да. А что? в этой компании Рита была главным интервьюером.
Да ничего. Просто плохо.
Это почему? звучным хором откликнулись парни.
Потому что журналисты срубают вершки.
В смысле?
В том смысле, что даже если ваш диплом будет краснее советского флага, всё равно вы будете знать историю хуже историков, философию хуже философов, и так далее.
Я глотнул пузырящегося лагера.
Так журналистику-то же будем зато знать? неуверенно прогудел Денис.
Это что за наука такая? озадачил я его и сделал вид, что поморщился от пива, а не от того, как он построил фразу.
Троица озадаченно притихла.
А ведь именно вы будете влиять на общественное мнение. Я снова отхлебнул. И на умы людей.
А это не одно и то же? усомнился Артём.
Нет, твёрдо возразил я, понимая, что в эту минуту был бы не в состоянии внятно объяснить разницу.
А что, по-вашему по-твоему, писать и рассказывать уметь не надо? сбивчиво понизила голос Рита.
Надо. Но это вопрос таланта. Либо дано, либо нет. Если дано за полгода научишься.
А ты на кого учился?
Она явно освоилась.
Да! с запалом поддержал Артём.
На психолога.
И вы психолог? поэт продолжал выкать.
Думаю, нет.
Честно, одобрительно улыбнулась Рита.
Честно. Хотя честность это ваша профессиональная необходимость, остальным незазорно иногда и приврать, я подмигнул ей. Она хихикнула и обняла губами бокал.
На столе появился кальян, окружённый тарелками пивных закусок. В баре зазвучала затёртая до нестерпимой пошлости песня группы Nirvana, и Рита прозвенела:
О! Я знаю эту песню! У меня отец её любит.
Меня больно окатило тоской.
Да, крутой трек, с удовольствием заёрзал Артём, жалко только, что тихо звучит.
Это потому что песня очень старая, попытался пошутить я, но, не встретив понимания, решил больше этого не делать.
После третьего пива я макал в мёд сырные шарики и, ощущая в ладони каменный топор вместо бокала, наблюдал за спором трёх фонтанирующих будущностей, обсуждавших что-то на малопонятном языке завтрашней (или, что вернее, послезавтрашней) действительности.
Рита пьянела быстрее всех. Она кокетничала с сокурсниками, пуская в ход игривые телодвижения и знойные взгляды, в мучительных попытках определиться, кому из двоих отдать предпочтение. Думаю, чуть позже приз получили оба. Возможно, даже одновременно.
Прикинув стоимость стола, я добавил пару тысяч и оставил деньги на столе под поэтичные поздравления с днем моего появления в сырой, наспех кем-то сотворённый мир.
После прикосновения к чужой юности хотелось чего-то более ясного и предельно родного. Иными словами, такого же настоящего и затхлого, как я. И я набрал Кешин номер.
На улице солнце дарило петербуржцам дискомфорт. Пахло крадущейся бесснежной зимой.
Во времена нашей с Кешей совместной работы, выбираясь на обед, мы часто заглядывали в небольшое заведение социалистического антуража, в трёх минутах от офиса. К советскому меню там прилагалась советская же санитария и аналогичное обхождение (которое, впрочем, служило всего лишь частью антуража), но нам нравилось пить пиво из пузатых кружек под портретами мёртвых партийцев различного пошиба выходя оттуда, мы словно покидали авторитарную юдоль, возвращаясь к жизни свободных граждан, вольных делать и говорить что вздумается. Хотя в последние годы этот контраст становился всё менее явным.
Я взял «Жигулёвского» сразу на двоих и выбрал столик под брезгливым взглядом чёрно-белого Андропова, располагавшегося уместнее и удобнее прочих рядом с туалетом.
Сухотощий Кеша ворвался в бар, как в драку. Он всегда входил в помещение так, словно по ту сторону двери ему только что грубо отказали. Выискивая меня глазами, он напоминал ковбоя, ищущего, кому в этом салуне непременно должно всадить пулю. Я помахал ему рукой, и Кеша преобразился в добряка с растерянным лицом ёжика в тумане.