Машина тем временем остыла. Изо рта пошел пар. Гидрик больше не справлялся. Растирания не помогали.
Кажется, это была ночь с четверга на пятницу, и мне вспомнились пятницы с Пенни. Она их устраивала на свой лад. Приводила меня к себе, оставляла приглушенный свет, иногда включала тихую музыку и, устроившись на диване, звала к себе. И читала вслух. В первый раз я принял это как некую странную прелюдию, стал целовать ее руки, но она отстранила меня и велела слушать. Она не говорила и не показывала, что мы читаем. Увесистая книга всегда была исключительно под ее контролем. Да я и не настаивал. Признаться, сперва было скучновато, а потом вроде как втянулся. Иногда я приносил вино, чтобы скрасить вечер. Но Пенни всегда уносила бутылку в кухню и возвращалась с двумя кружками какао. Сейчас больше всего мне хотелось оказаться на диване рядом с Пенни и слушать ее голос. В той книжке были всякие короткие истории, сейчас мне вспомнилось что-то про вишню и сестер.
Эти мысли, конечно, не согрели меня, но мерзнуть стало приятнее. Я стал засыпать. Сон был поверхностным и беспокойным. Кажется, приближалось утро. Оно было каким-то гудящим, словно ехало на автобусе.
Автобус! Мимо меня только что проехал автобус! Я снова выскочил из машины и побежал за ним яростно сигнализируя, подпрыгивая и даже выбегая на середину дороги, чтобы мелькать в обоих зеркалах заднего вида. Автобус удалялся, но потом вспыхнули габариты, и он остановился. Я вприпрыжку вернулся в машину, похватал свои вещи и побежал к открывшейся двери. Добежав, чуть не плача, стал рассказывать водителю про свои беды. Тот, кажется, ни слова не понимал, но хотя бы смотрел на меня и слушал. Выслушав, он что-то сказал в ответ, но теперь уже я не понял ни слова. Он, видимо, не решался меня впускать, а я не отважился пройти в салон без приглашения. Мы смотрели в молчании друг на друга, осознавая бессмысленность продолжения диалога. Тут человек, дремавший на ближайшем к нам сиденье, вступил в наш замолкший разговор, обменявшись с водителем несколькими фразами, после чего тот просто махнул головой заходи. Наконец я залез в теплый салон. Там спало человек тридцать. Столько людей одновременно мне еще в Финляндии не встречалось. Я прошел в конец салона и устроился на пустом месте. Водитель погасил свет, закрыл дверь и тронулся.
Мне повезло, рядом оказалась розетка, и я поставил телефон заряжаться. Пока устраивался, ко мне обернулся седеющий бородатый мужик. Он сказал что-то на непонятном языке. Я покачал головой. Он задумался, наверное, подбирал слова. Подобрав, спросил на неуверенном английском:
Замерз?
Очень! ответил я и для понятности добавил кивок.
Он тоже кивнул и полез в клетчатую сумку, что стояла рядом с ним на пустом сиденье. Достал оттуда бутылку с каким-то прозрачным алкоголем и пакетик конфет. Протянул мне бутылку. Я повертел ее в руках, разглядывая этикетку. Водка. Вот как. Никогда ее не пробовал, даром что отец русский. Открыл и понюхал. Мерзкий запах ударил в нос. Я хотел отказаться, но он по-отечески строго сказал:
Пей.
Я отхлебнул и пожалел об этом. Пустой желудок взбунтовался, но все же остался на месте. Я протянул бутылку мужику, но он, взяв ее поверх моей руки, сунул обратно к моему лицу:
Пей. А потом удвоил: Пей.
Вот заладил. Я сделал еще пару быстрых глотков. Меня передернуло, но водка заполнила пищевод теплом.
Хорошо, сказал мужик, забирая бутылку.
Сделав глоток, он сунул ее в сумку. Потом пошуршал пакетиком с конфетами, протянул мне горсть. Они смахивали на жевательных червяков, но были при этом абсолютно черными. Это меня не смутило, очень уж хотелось изгнать отвратительный привкус водки. Я засунул в рот парочку и стал жадно жевать. Разжевал. Поспешно выплюнул. Однажды я пробовал самбуку, та еще гадость. Вкус конфет был чем-то на нее похож, только еще более противный. Мне даже захотелось хлебнуть водки, чтобы запить вкус конфет. Но, вероятно, так я попаду в бесконечный круговорот и в итоге сопьюсь или подхвачу сахарный диабет. Мужик довольно хмыкнул и отвернулся.
Сутки без сна, оттаивание в тепле автобуса, бульканье алкоголя в пустом желудке сделали свое дело. Мир поплыл, а я стал обмякать в кресле, пока совсем не сполз в сон. Последней промелькнувшей мыслью было то, что я не попросил высадить меня в Ро