Я она замотала головой.
Не перебивай меня и послушай. Никогда, слышишь меня, никогда не вмешивайся в их отношения. То, что говорит ему отец, то, как он с ним говорит, это вещи правильные, не требующие твоего вмешательства. Джозеф взрослый мальчик, и твоя «помощь» сделает только хуже, она только усугубит ситуацию. То, что сейчас происходит между ними в кабинете, называется воспитанием и заботой, Элизабет. Твой отец занимается воспитанием своего сына, поэтому, прошу, не делай глупостей и не вмешивайся. Ты меня поняла? Лиза снова замотала головой.
Нет. Воспитание это советы или напутствия. А он просто делает ему больно, он всегда делает ему больно, а ты боишься заступиться.
Боже, женщина сердито встала на ноги. Ты ещё слишком мала, чтобы понять. Порой нужно делать плохие вещи, чтобы добиться желаемого. Один раз отец накричит на него и Джозеф больше никогда не совершит прежнюю ошибку. Понимаешь?
Значит, сказала Элизабет, смотря в пустые глаза матери, которая наверняка запивала успокоительные водой, когда в наш дом приходят разные женщины в красивых платьях, отец наказывает тебя? Воспитывает, чтобы ты не допускала прежних ошибок? Это ведь тоже делает тебе больно?
Это разные вещи, глупая, она растерянно расхаживала по большой столовой. А знаешь что? Мне всё равно, что ты сделаешь. Иди, она махнула рукой в сторону коридора. Иди, глупая девчонка, если не понимаешь, что я лишь хотела, чтобы ты держалась от этого жестокого человека как можно дальше.
Куда ты собираешься?
Женщина застегнула верхние пуговицы длинного платья, взяла свою сумку.
У меня дела.
С доктором Шеррором?
И знать не желаю, откуда тебе известно.
Хлопнула входная дверь, и Элизабет осталась единственной свидетельницей утренней ссоры, спрятавшись за слегка приоткрытой дверью отцовского кабинета. Их голоса стихли.
Они стояли друг напротив друга словно чужие люди, словно враги. Джозефу было всего четырнадцать, но он уже был выше отца. Белая рубашка, чёрные брюки, тёмные, слегка вьющиеся волосы чуть ниже ушей. Он был довольно худощав, лицо вытянутое, с острыми выпирающими скулами. Глаза полные обиды. Она впервые увидела его таким. Он опёрся спиной о стену, скрестив руки на груди, но она видела, как его длинные пальцы со злостью сжимают белую ткань на рукавах, а на его лице играют желваки. Отец стоял к ней спиной, убрав руки в широкие карманы брюк.
Твои друзья отвратительны. Посмотри на них! кричал отец. Посмотри, во что они одеты, посмотри, кто их родители и в каких сараях они живут! Они недостойны тебя. Никакой Розенберг не будет крутиться среди каких-то голодранцев и хулиганов.
И что же ты предлагаешь?
Я хочу, чтобы их близко не было рядом с тобой. Откажись от них.
А если я ослушаюсь?
Это была не просьба, Джозеф, он подошёл к мальчику и грозно взглянул в его глаза. Это был приказ, сын мой.
Это жестоко заставлять отказываться меня от тех, с кем я вырос.
Это не жестокость, это необходимость. Конечно, это моя вина, что я не остановил вашу дружбу в зародыше. Но где же были твои мозги, когда ты связывался с теми, чьи дома меньше нашей гостиной? отец засмеялся.
Хочешь, чтобы я остался один?
В твоей гимназии полным полно учеников, подходящих тебе по статусу, он медленно расхаживал по комнате.
А что если они избегают меня? спросил Джозеф, поднимая тёмные изогнутые брови. Конечно, никто не избегал его, но он часто ловил презрительные взгляды на себе. «Очередной избалованный богатенький Розенберг» так про него думали все.
Так сделай так, чтобы они ноги тебе целовали! крикнул отец, разводя руками. Не жди от меня сочувствия, Джозеф. Эти эмоции присущи лишь слабым людям. Прояви свою хитрость, заставь их полюбить тебя, заставь нуждаться в тебе, заставь их преклонить пред тобой колено, чёрт возьми! Как мою фамилию может носить человек, не способный приструнить шайку избалованных мальчишек? Ты ничтожен, Джозеф недовольно фыркнул, опуская руки. Он хотел уйти, бросил быстрый взгляд на дверь.