Мальчик будто и вовсе его не слышит перевернулся на бок, не открывая глаз, брыкается, отбивается, царапается. Да так неистово, с таким безумным отчаянием! Стремительный поток ручья срывает вьющиеся кровавые нити с его ран, оплескивает фарфоровое личико, попадает в ноздри, в приоткрывшийся от учащенного судорожного дыхания ротик он фыркает, покашливает, отплевывается, но все равно продолжает биться. Вот в грудь Хакобо ударяет острая бурая от синяков и ссадин коленка, и тут же крошечная ладошка проскальзывает зубцами поломанных ногтей по его щеке. Ухватить бы эти верткие лапки, сдавить, угомонить, прижать к себе, обнять обнять крепко, тепло, чтобы понял, что он не враг и не злодей, что он хочет лишь помочь ему. Что он его любит. Да, именно теперь любит! Но, господи, как нужно дотронуться до него, чтобы не сломать?!
Хакобо, отступись, умоляю, лепечет позади него Тито, отпусти его. Разве не видишь, он тебя боится.
Я просто хочу
Оставь. Ты только хуже делаешь. Пусть пусть самОн все равно далеко не сможет убежать. Но дай ему осознать, что он в безопасности и на свободе.
Нехотя, индеец все-таки отпускает ребенка, чуть отодвигается в сторону.
Откуда в нем столько силы, задумчиво шепчет он, потирая царапины на лице, и не сводя изумленных глаз с пытающегося отдышаться мальчонки.
Увы, это не сила, Хакобо, его спутник присаживается рядом на корточки, Силы в нем давно иссякли. Страх, боль и ярость Что угодно, но только не сила.
Но дерется он
Дерется не за жизнь, а на смерть. Взгляни, еще немного, и у него бы просто лопнуло сердечко
А ведь и правда: припал на четвереньки, а как дышит! Будто загнанный зверек. От каждого вдоха грудная клетка вздувается так, что, кажется, его ребрышки вот-вот прорвут эту тонкую, едва ли не прозрачную кожу. Смотреть на него больно и страшно Но и отвернуться невозможно. Бедное дитя!
Но, вот, вроде, начал потихоньку успокаиватьсяНепроизвольно заваливается на бок, и чуть склонив голову, подставляет приоткрытый ротик к струящейся под ним воде все не может напиться Снова делает робкую попытку приоткрыть глаза, и тут же хриплый вскрик, нисходящий в протяжный стон. Заслоняет лицо одной рукой, а другой начинает поспешно шарить вокруг себя, словно пытаясь что-то нащупать.
Что он ищет? недоумевает Хакобо.
Тито покачивает головой: Кажется, догадываюсь потом поднимается, медленно подходит к ребенку. Тот настораживается, заслышав рядом хлюпающие по воде шаги, напрягается, будто снова готовясь к схватке, дрожит, пробует отползти назад, но, упершись разодранной спинкой в торчащий из воды валун, шикает от боли, замирает, еще плотнее сжимает веки.
Ты это потерял, малыш? Тито извлекает из кармана тот грязный черный лоскут, которым недавно было стянуто лицо ребенка, и осторожно опускает на упиравшиеся в камни ладошки. В ту же секунду мальчик хватает тряпку, быстрыми, но неуклюже скованными из-за травм движениями накрывает ею глаза, закручивает на затылке узел, и снова принимает ту же оборонительную позу.
Все все. Не бойся, маленький, не трону. Ухожу.
Тито возвращается обратно к индейцу.
Ты совсем сдурел?! гневно шепчет Хакобо, Что все это значит?!
Похоже, он сам себе повязывал глаза, мрачно поясняет Тито.
Что? Зачем?
Профессор пожимает плечом: Не знаю Может, этот псих его приучил, а может, чтобы уберечь Понял, как они бесят его мучителя и вот, догадался.
Это атрибут пленника, идиот! Он ему больше не нужен! Я не хочу, чтобы он когда-либо снова надевал эту гадость! Хакобо подрывается было к мальчику, чтобы снова стащить с его глаз эту чертову тряпку стащить раз и навсегда, но Тито придерживает его за руку.
СтойНе трогай. Малыш черт знает, сколько времени провел в подвале. Единственный свет, что он видел, был тот из люка, и означать он мог лишь одно его снова идут мучить и бить. Дай ему привыкнуть. Постепенно. Если ему так спокойнее, то пусть. Да и глазам еще нужно время, чтобы адаптироваться. Яркие солнечные лучи не лучший вариант.
Индеец тяжело вздыхает. Снова с горечью смотрит на этого крошечного несчастного человечка, съежившегося не то от страха, не то от холода меж гладких влажных камней. Его и без того невыносимо бледная кожа в прогалинах темных гематом теперь отливает каким-то голубоватым цветом, дыбится мурашками мелкой дрожи, сгоняющими ледяные капли по покатым канальцам межребрия. Взлохмаченная белокурая головка неуверенно покачивается на шее из стороны в сторону, словно бутон цветка слишком большой и тяжелый для столь тонкого и хрупкого стебелька.