Из сообщений «вражьих голосов» выходило, что Иран в настоящее время сражается главным образом с самим собой, а иракские войска у границ и бомбардировщики в небе нужны, как зловещая декорация, прикрывающая сражение с внутренней опухолью, пожирающей молодой исламский организм изнутри.
Нам, конечно, было немного легче от того, что мы не муллы и не шахи, и убивать нас не за что. Мы, как любили пошутить бимарестанты, перефразируя булгаковского кота Бегемота: «А что мы? Сидим тихо, починяем местных»
Но тревога все равно неуклонно нарастала. Она будто висела в воздухе, и у нее был свой запах. Так же тревожно пахла свинцовая примочка от синяков из моего раннего детства.
21-го декабря у нас вдруг выпал снег: для Тегерана это было редкостью, но иногда все же случалось. Тегеранский снег походил на взбитые сливки пышный, невесомый и кипенно-белый, подобный изображали на советских новогодних открытках. Таким же пушистым снежком, только ватным, обрамляли старые советские новогодние игрушки. Но в реальности московский снег мне помнился тяжелым, серым и жестким, и лежал он долгими унылыми месяцами, а «сказочный» тегеранский обычно таял в тот же день. Тем радостнее были те несколько часов, пока он, словно нарядный песцовый воротник, вальяжно покрывал чинары, весело искрясь и переливаясь на ярком солнце. Тегеранское небо оставалось невозмутимым, ярко-синим, солнце сияло, как ни в чем не бывало, но воздух становился ощутимо чище и прозрачнее. Я любила эти дни, когда можно было накинуть дубленку прямо на майку и, выбежав во двор прямо в кедах, засунуть руки в сугробы чистенькие, мягкие и ароматные, будто сделанные из сахарной ваты.
Все бимарестанты обрадовались снегу, как празднику, и в обеденный перерыв высыпали в большой двор, не снимая белых халатов дышать полной грудью, играть в снежки и лепить снеговиков. Они, правда, были совсем недолговечными, зато белоснежными и податливыми.
В отличие от московских, тегеранские игры в снегу я любила: по лицу не скребет ледяной ветер, от которого из глаз брызжут слезы, мороз не щиплет за нос, не сводит от холода пальцы, если на секунду снимешь варежку. И не стынут мысли голове, над которой висит тяжелое свинцовое небо. Все, что объединяло недолгий тегеранский снег с долгим московским его веселый скрип под ногами. Тегеранский снег представлялся мне дорогим гостем, соблюдающим персидский та-а-аруф: он приносил с собой всю тут радость, которую способен доставить свежий снежок, но никогда надолго не задерживался, не злоупотребляя нашим гостеприимством. Поэтому тегеранский снег никогда нам не надоедал и мы всегда были ему рады.
Выглянув утром в окно, папа весело сказал:
Ну, Ирина, вам со Сталиным Тегеран преподнес подарок!
Моя мама родилась в один день со Сталиным 21 декабря.
Папа подарил маме свидетельство о рождении брата: не прошло и двух месяцев со дня его появления на свет, как его выписало наше консульство. В графе «место рождения» записали «Иран, город Тегеран».
Вы бы еще дату написали 15 абана 1359-го! расстроилась мама. Как ребенок жить-то будет с таким свидетельством о рождении?!
Но это же правда! резонно возразил папа. Он гражданин Советского Союза, родившийся в период служебной командировки, что тут такого? А вот если бы написали «Москва», то в Москве бы возникли вопросы где именно он родился, какой загс его регистрировал? Никогда не надо врать там, где можно не врать!
На это маме нечего было возразить. Но и промолчать она не могла:
Ничего, при получении паспорта исправит себе на Москву. Зачем ему такое пятно в биографии?
Папа захохотал:
То есть, по факту родиться тут не пятно, а отразить это на бумажке пятно?!
Не на бумажке, а в документе! буркнула мама.
Ладно, если захочет, то в паспорте и впрямь поменяет, его право, примирительно сказал папа. Мы предоставим ему все бумажки прости, документы! подтверждающие, что он не нарочно тут родился, а по заданию партии и правительства.
И тебе не совестно глумиться при детях?! мама кивнула в мою сторону.
Над кем? не понял папа.
Над партией и правительством! чопорно ответила мама, поджав губы, и демонстративно отвернулась.
Ну прости, друг прелестный! обнял ее папа. Поедем лучше подышим воздухом, пока снежок и солнце, день чудесный, как говорил Пушкин.