Вей саат, прошептал я, сам не понимая, почему и зачем именно на этом языке.
Марзок остановил коня, легонько обнял меня за плечи и, наклонившись, тихо сказал:
А вот теперь: мийотто ли вей саат, Дэйшу.
Я оглянулся через плечо, встретился с его взглядом, таким теплым, полным нежности, и счастливо засмеялся. Никогда прежде мне не было настолько хорошо и спокойно, как теперь, честное слово.
Мы двинулись дальше. Навстречу удивительному миру, который принял меня, кажется, с какой-то собственной радостью. И последние воспоминания о Западе, родителях, доме и саде, потеряли в памяти некую значимость, стали словно тусклыми и не то, чтобы совсем неважными. Скорее, просто приятными, но будто неинтересными, чуждыми. Я понимал уже тогда, что скучать не стану вовсе. Что благодарен за яблоки в меду, прогулки до пристани, папино внимание и даже ту непонятную, непривычную мамину ласку. Что не желаю этого забывать. Но оно кончилось, и я, несомненно, был в восторге от того, что все вышло именно так. Нормально ли подобное для пятилетнего мальчишки? Нет, уверен, что нет. Да и для любого возраста, наверное, ненормально совершенно.
Ты говорил: Райлед мой Дом, осторожно произнес я, когда мы переехали перевал. Моя новая семья. Разве мы уже приехали?
Восток твоя семья, Дэйшу. Спокойно возразил Марзок. Все его народы твоя семья. Райлед лишь имя, которое тебе предстоит носить с гордостью, не более.
Я на секунду зажмурился, раздумывая над этими словами. Мне казалось, они имеют значение куда большее, чем я способен оказался бы осознать, потому я просто их запомнил. А когда открыл глаза, снова увидел ее. Ткань мироздания. Гораздо дольше, гораздо ярче, чем в прошлый раз. Я с восторгом смотрел за переплетением разноцветных ниточек с пару, должно быть, минут, а их голоса, все такие же непонятные, отзывались теперь в сердце не тоской оттого, что могут исчезнуть вовсе, а словно долгожданной радостью. Когда они пропали, я решительно попросил Марзока:
Научи меня делать так, чтобы они не уходили. Чтобы я видел их, когда захочу. Пожалуйста.
Тебя научит Аливи, пообещал Марзок, как мне показалось с некой печалью.
Прошу, помоги мне сам, взмолился я. Помоги понять, о чем они поют, все пять вместе.
Он коротко хмыкнул и молчал долго, а после тихо произнес:
Шесть. Одну ты еще не видел.
Ты поможешь? осторожно уточнил я. Пожалуйста.
Да, Дэйшу, вздохнул Марзок. Помогу.
Спасибо, севойо! с невероятным счастьем выпалил я.
Но плести ты станешь пять, мальчик, неожиданно сурово пояснил Марз. И не зови меня севойо. Называй учителем, если так хочешь. Орэ.
Конечно, выдохнул я с восторгом и добавил со всей возможной благодарностью: Орэ.
Глава 3. Где легенды сплетаются с реальностью
Июнь 1313 года нового времени.
Десять лет назад (воспоминания Дэйшу).
После полудня мы остановились передохнуть и размяться. Те привалы, которые оказывались не связанными с трактирами, нравились мне как-то особенно. Мы находили ручейки и крошечные речушки, где Марзок позволял мне купаться, а сам набирал воды для того, чтобы перекусить или сварить себе кофе. А после я сидел, закутанный в его плащ, с мокрыми волосами, которые приятно спасали от палящего солнца, вдыхал аромат из кружки своего спутника, запах костра, и слушал. Легенды мест, где мы проезжали, истории о городах Востока, о былых временах или обо всем нашем мире. Пытался запомнить названия, задавал сотни вопросов, которые, я теперь понимаю, жутко смешили Марзока. Когда меня учили там, на Западе, признаться, было нестерпимо скучно. Грамота или счеты, рассказы о животных или растениях они казались словно ненастоящими, чужими. К чему мне было знать все это, если жизнь сосредотачивалась в рамках забора особняка отца, а интересным могло почудиться лишь то, что окружало меня в саду? Но здесь, под высоким, пронзительно голубым небом, среди невиданных до этого птиц и мелких зверьков, мое любопытство, как выразился Марз, обрело особую неуемность. Теперь это был мой собственный мир, живой, полный чудес и открытий, в котором я сумасшедше жаждал разобраться получше. Тем более, что человек, которого я отныне с искренним удовольствием звал орэ, казалось, знает обо всем на свете и уж точно не поясняет мне происходящее с неимоверной скукой, скрывать которую и не собирался начинать, лишь оттого что родители платят ему за это деньги. И хотел бы я сказать, что начал понимать последнее лишь теперь, став старше и просто копаясь в воспоминаниях, но нет. Даже для пятилетнего мальчишки абсолютный интерес не к миру, а к горстке монет, был очевиден настолько, что останься я на Западе, боюсь, все мое неуемное любопытство сгинуло бы в пропасть под этим бессмысленным бормотанием о верном.