хрустнет сухой веточкой,
нет, нет, да и шевельнётся,
сдвинется с места, задышит, нарушит лесной покой.
Остаётся грешить только на лесную нежить.
«Точно! Нежить!», вспыхиваю я от догадки,
и в ту же минуту замечаю,
что приветливое синее небо
над бедовой головой моей
хмурится прямо на глазах,
в лесу быстро темнеет,
вода в реке журчит громче,
ледяным холодом обдаёт порыв лёгкого ветерка,
вся природа вокруг поляны съёживается, смурнеет,
супится в ожидании чего-то малоприятного.
От нежити нет спасения,
против неё не помогают
ни жаркая торопливая молитва,
ни крестное знамение,
ни серебряная пуля крупного калибра,
нежить ничего и никого не боится,
она питается людским страхом,
ей нравится так напугать человека,
чтоб мчался он, не разбирая дороги,
в ужасе прятался где попало
и боялся даже нос оттуда высунуть.
Какая она, нежить, с виду,
точно не знает никто,
потому что нет у неё ни лица, ни тела, ни рук, ни ног
нежить есть злой мёртвый дух,
сгусток негативной энергии,
поселившийся в том месте,
которое ему приглянулось,
и нужное обличье ей, нежити,
придаёт богатая человеческая фантазия,
которая и напридумывала всех этих чертей, русалок,
водяных, упырей и прочую нечисть.
Жалко, что нет больше посредников
между людьми и нечистой силой,
городские экстрасенсы сплошь хитрые жулики,
а клыкасто-клюкастые старушки все давно повымерли,
никто больше не умеет договариваться с духами,
поэтому возникают конфликты с параллельным миром,
а потом мы сетуем то не так, это не этак, не идут дела.
Где ж им пойти, нашим делам,
если не чтим мы ни домовых, ни леших, ни водяных,
или кем там ещё для нас нежить прикидывается
Но я-то как раз сам из местных,
в пастушеском детстве попривык
ко всяким лесным странностям,
и хотя становится страшно мне до жути,
холодный пот ручейками бежит по моей спине,
сердце готово выпрыгнуть из пересохшего горла,
но я успокаиваю себя,
монотонно раскачиваюсь,
напевая под нос что-то унылое,
отгоняя от себя плохие мысли.
Прабабка моя, та знала точно,
какую мантру-заговор надо петь в таких случаях,
но где ж тут теперь упомнишь,
приходится полагаться на свои инстинкты,
они редко обманывают.
Я мычу под нос нараспев привычную колыбельную,
которую пел своим детям,
нежить стоит за моей спиной,
чутко прислушиваясь, маракуя своей соображалкой,
что же со мной в этаком самозабвении делать дальше.
Нежить она хитрая,
то обернётся доброй старушкой,
одарит ребёнка конфеткой, возьмёт его за ручку,
чтобы навсегда увести в страшное неведомое место.
То заманит летом глупую детвору искупаться в реке,
заморочит голову, покажет красивую лилию,
заманит ею в омут-вир самого весёлого малыша,
защекочет его там до смерти
и утянет глубоко-глубоко на чёрное дно.
А ещё нежить приводит из леса мёртвых людей,
пропавших давным-давно.
Наверху чёрная холодная река Велеса, приток Западной Двины, течёт с Валдая на юг. Внизу «родовое имение» семьи автора в деревне Зеленьково Жарковского р-на. Фотографии из архива автора
Батя мой своими глазами видал,
как вышел однажды из леса
самый настоящий давно убитый немецкий солдат,
постоял-покачался и побрёл себе куда-то
по своим фашистским делам.
Нежить любит старые кладбища,
водит туда горемычных людей стреляться или вешаться.
Рассказывали мне,
как повадилась было нежить
водить с кладбища покойников на колхозную свиноферму,
где несчастные свиньи,
издали чуявшие мертвяка,
подымали жуткий неистовый визг.
Ещё помню, как блукали мы с дедом,
собирая в Картавских лесах чернику,
нежить отвела деду глаза,
он от испуга потерял дорогу,
панически заметался со страшными криками,
бегал по мхам между медных стволов,
а я, семилетний малец, спокойно сидел и смотрел,
как стекает живица с подрубленной кем-то сосны,
совсем не понимая дедовой суеты,
потому что прекрасно видел то самое место меж деревьев,
откуда мы вошли в черничник.
Дед мой вообще был очень чукав,