— Неужели ты не знаешь, что можно, а что нельзя делать? Объясни мне, как можно не знать, что бросать в лицо салфетку — это плохо? Неужели в твоем родном городе Поссом Холлоу об этом не знают? — спросил принц. Он нахмурился и ждал, что Пичи сама осудит свое поведение, но услышал следующее:
— Конечно же, в моем родном городе знают, как надо себя вести. Но если надо, значит могут… бросить салфеткой, и не только ей!
У Сенеки скулы заходили ходуном, а Пичи продолжала:
— И если бы мне пришлось возвращаться от Шеррингхеймов к себе домой, а не во дворец, то я залепила бы тому старому ослу-лорду картечью, а не салфеткой!
Сенека ахнул.
— Пичи… Как ты можешь так говорить? Это возмутительно, — выдавил из себя Сенека, и, чтобы скрыть выражение своего лица, пошел к окну. Он стоял спиной к Пичи, боясь повернуться. Предательская улыбка появилась у него на лице, а вообще он боялся рассмеяться. Всеми правдами и неправдами он старался быть сердитым… но не мог.
Лорд-осел. Боже! Сенека не мог себе представить, что было бы с Вэстоном Шеррингхеймом, услышь он такой оскорбительный титул, который дала ему Пичи. В глубине души Сенека понимал, что данный титул и впрямь подходил лорду, и это еще больше веселило его. О, как могла Пичи ловко все подмечать на ходу!
Губы Сенеки задрожали от сдерживаемого смеха.
— Сенека, что происходит? — спросила она. Он не ответил, так как приступы смеха готовы были вот-вот вырваться наружу. Он только надеялся на то, что Пичи не будет больше навешивать никому никаких титулов. А если она не остановится в своем словотворчестве, то он за себя не ручается. Не получив никакого ответа, Пичи подошла к нему и остановилась рядом.
— Пожалуйста, не сердись больше на меня. Я ненавижу, когда ты грустишь. Я тогда очень нервничаю, как старая залатанная дева, — сказала она.
Ее последнее сравнение сразило Сенеку наповал. Он уже не мог удержаться от смеха. Он облокотился на подоконник и закрыл глаза. Его душил беззвучный смех. Плечи его дрожали от смеха, а Пичи подумала, что его трясет от гнева. И она решила сменить тему разговора, чтобы облегчить его страдания. Пичи осторожно положила руку ему на плечо.
— Сенека! Я хотела сказать о ягнятах Тивона… То что ты сделал для этого мальчика… это так прекрасно с твоей стороны!
Внезапно его смех прошел, и он стал внимательно слушать ее.
— Ты такой великодушный человек, Сенека. И сострадательный тоже. А это для меня очень важные вещи — сострадание и великодушие. Я очень горжусь, что такой человек является моим мужем. Он не ответил, так как не знал, что сказать. — А когда мы с тобой были в той комнате, где висит портрет твоей бабушки, помнишь, ты мне рассказывал, что тебе нравится драма про плавающие острова и…
— «Плавучий остров» Вильяма Строуда — это политическая драма.
— Да… да, ты мне много тогда рассказывал, что ты хочешь встретиться с тем парнем, который изобретает тепло в Англии и что тебе нравится тот портной, который шьет шубы, ну… помнишь, его зовут Берт и…
— Шуберт, Пичи, Шуберт! — сказал Сенека, схватившись за голову. — Он не шубы шьет, он — ком-по-зи-тор!
— Да… да… я тоже так хотела сказать. И я знаю теперь, что ты мне не посторонний человек, каким был прежде.
Его поразило ее признание.
— Я хочу поверить в то, что ты мне сейчас сказала.
После небольшого раздумья Пичи произнесла:
— Я… Сегодня я нашла в тебе то, за что я смогу тебя полюбить — великодушие и сострадание.
Сенека вновь закрыл глаза. Пичи. Ему так хотелось произнести это имя. Но его язык как бы налился свинцом. В его теле, казалось, работало только сердце. И оно так бешено колотилось, что ему казалось, что оно вот-вот выпрыгнет наружу. Он вспомнил, как сказал ей:
«Я не хочу твоей любви, Пичи, это — твоя обязанность».