София, поняв расстановку сил (а женщиной она была далеко не глупой в стратегическом плане), с энтузиазмом взялась за мою судьбу, чтобы через пару-тройку лет выгодно продать меня одному из столичных клубов. Для этого два раза в неделю к нам приезжал синьор Дорадо супертренер, который вывел в свет уже не один десяток талантливых и подающих надежды футболистов, в том числе, кстати, и моего биологического отца. Этот мастер занимался со мной по три часа, иногда ругался, иногда хвалил и всё время давал задания, которые я должен был подготовить к следующему его приходу. Жизнь моя наполнилась смыслом и деятельностью. И хотя мальчики из «Резерва» стали относиться ко мне резко отрицательно, я не обращал на это внимания, потому что времени на такие пустяки у меня не оставалось совсем. Всё, что я успевал, это посещать школу да недолго перед сном посмотреть на мамин портрет и помечтать.
Надо сказать, что с учёбой у меня тоже начались проблемы. Мне было скучно на большинстве предметов, поэтому материал я не усваивал катастрофически. Джанфранко помогал мне с домашними работами, но на контрольных я с треском проваливался. София Менотти ездила в школу, чтобы объясниться с директором и преподавателем, но меня это совсем не заботило. Я жил футболом, я не мог дождаться, когда же снова выйду на поле и буду тренироваться, готовясь к приходу синьора Дорадо.
И вот тут в моей жизни грянул гром. Когда, как казалось, ничто не предвещало беды, случилось страшное о моём существовании прознало государство. Ничто так не ломает человеческие судьбы, как вмешательство исполнительной власти, хотя отчасти за этот удар судьбы я должен был поблагодарить тётю Изабеллу.
Дело в том, что срок её опекунства истёк ещё в феврале. Вернее, он не истёк сам по себе тёте надо было каждый год подтверждать его, потому что она была незамужней, а следовательно, государство очень волновалось, сможет ли она меня прокормить. Но поскольку тётя укатила с Эдуардо в Санта Фе, на очередную комиссию она не явилась. Управление опеки начало её разыскивать, в итоге нашло в другой части света. Тётя ответила на официальное письмо, что приехать в ближайший месяц не сможет, и этим подписала мне приговор. Отныне ей было отказано в праве усыновлять или брать под опеку кого бы то ни было, включая меня.
Итак, я влетел не по-детски. Весь апрель шли разбирательства, а в середине мая синьоре Менотти было предписано исключить меня из «Резерва», поскольку отныне заботу о моём воспитании брало на себя государство. Джанлука пытался как-то уладить ситуацию, но, когда в вопросе замешана недвижимость (моя доля от проданного тётей бабушкиного дома до сих пор оставалась спорной частью разбирательства), бодаться с государством очень и очень непросто.
В школе все быстро проведали, что я переезжаю в приют. Джанфранко расстроился, сказал, что будет навещать меня там. Карло обрадовался, потому что я сразу освобождал ему место в стартовом составе. Деметрио хлопнул меня по плечу и сказал:
Жаль, дружище, что мы больше не сможем тренироваться.
Гаспаро наказал мне не терять форму и продолжать заниматься каждый день, а дедушка Тони пообещал, что школа найдёт способ вернуть меня обратно. Глядя на эту ситуацию с высоты прожитых лет, я понимаю, что он сам не верил в то, что говорил. Кому нужен сирота, пусть даже и талантливый как чёрт, если из-за него придётся пробежать сто инстанций и поднять кучу связей и ещё не факт, что будущее, которое мне пророчили, наступит. Сколько подающих надежды детей так и остались всего лишь подающими надежды? Сколько маленьких гениев портилось с возрастом, устав от чрезмерного внимания взрослых к своей судьбе? Безвозмездно вбухивать в будущее ребёнка кучу сил и денег могли только родители, коих у меня не имелось.
И я, собрав свои нехитрые пожитки, к которым прибавились школьные принадлежности, форма «Резерва» и мяч, подаренный Джанлукой, сидел на ставшей уже такой родной кровати и ронял слёзы на мамину фотографию в рамке. Девятнадцатилетняя Маргарита Фолекки смотрела на меня с любовью и сочувствием, как бы говоря, что даже в такую трудную минуту она не оставит меня. Я был так поглощён своим отчаянием, что не слышал, как в комнату вошёл Джанлука. Только когда он присел на кровать, я вздрогнул, осознав, что рядом кто-то есть.
Держись, парень, вздохнул футболист, обнимая меня за плечи. В жизни бывает и не такое. Я знаю много великих футболистов, которые стали великими, невзирая на то, что дорога в спорт им была закрыта.