Держись, парень, вздохнул футболист, обнимая меня за плечи. В жизни бывает и не такое. Я знаю много великих футболистов, которые стали великими, невзирая на то, что дорога в спорт им была закрыта.
Я кивал, размазывая слёзы по щекам, потому что говорить мне совсем не хотелось. Сейчас меня вполне бы устроило, если бы вдруг разразилась гроза и молния ударила прямо в мою несчастную голову.
Что это у тебя? Джанлука развернул рамку фотографией к себе. Это твоя мама?
Да, еле слышно ответил я.
Красивая, сказал Менотти, но в голосе его не слышалось ни восхищения, ни простой вежливости, с которой говорят такие слова. Футболист смотрел на меня с таким вопиющим сочувствием, что мне сделалось в три раза жальче себя, и я заплакал в полную силу.
Эй, ну что за мокрые дела?! воскликнул Джанлука, толкнув меня в бок. Ты мужик, кончай реветь!
Я кое-как взял себя в руки, чтобы не расстраивать человека, подарившего мне самое прекрасное в мире Рождество.
Вот, уже лучше! Джанлука подхватил с пола мой старенький чемоданчик, взял меня за руку и повёл вниз, к машине. Я плёлся за ним, прижимая к груди мамин портрет, и старался не смотреть на мальчишек, которые провожали меня злорадными взглядами. Только Джанфранко подскочил с другой стороны и дошёл со мной до парковки, уверяя, что каждые выходные он будет приезжать ко мне со своей огромной и шумной семьёй. Мы сели в машину, Джанлука глянул на меня в зеркало заднего вида так, что у меня защемило сердце. И моё изгнание из футбольного мира началось.
10
Приют святого Петра, куда меня привёз синьор Менотти, находился за городом. Задним двором он выходил на большой, заросший редкой травой пустырь, а к фасаду от автомагистрали вела узкая и разбитая асфальтовая дорога. По правую сторону от неё располагалась скудная спортивная площадка: футбольные ворота без сетки, два баскетбольных столба с кольцами, шведская стенка, покрашенная жуткой жёлтой краской, и качели. Слева от дороги находилась небольшая часовня, огород и всякие хозяйственные постройки. Пейзаж более чем унылый. От его вида мне сделалось тошно, захотелось упасть в ноги Джанлуке и просить да что там, умолять его! не отдавать меня в это учреждение. Но каким-то своим детским чутьём я понимал, что синьор Менотти бессилен в этой ситуации.
У машины меня встретила высокая худощавая женщина, чем-то напоминавшая мою тётю. Её звали синьора Чинта и она работала здесь старшим воспитателем. Рядом с ней толклась тётенька в форме с погонами судебный исполнитель. Меня повели в кабинет директора, где Джанлука подписал нужные бумаги. Дальше я всё помню как во сне, потому что разум мой отказывался воспринимать происходящее. Джанлука и синьора Чинта отвели меня в огромную спальню, рассчитанную на тридцать человек. Двухъярусные кровати вдоль комнаты, как дома вдоль улицы. Моя оказалась самой дальней и, как всегда, непарной, то есть спать на ней я должен был один. Мальчики-сироты провожали меня любопытствующими взглядами и тихо переговаривались, а я был не в силах произнести ни слова.
Ну что, пострел, обживайся тут, Джанлука подбадривающее щёлкнул меня по носу. Мы с Софией будем навещать тебя.
Я не верил ему. Не верил, что такой человек просто так захочет нагружать себя лишними обязательствами. Рассовав вещи по полкам шкафчика, который в ряду прочих стоял в прилегающей к спальне комнате, я сел на кровати, глядя на мамину фотографию. Джанлука ещё о чём-то переговаривался с синьорой Чинтой, а потом обратился ко мне:
Франческо, не хочешь меня проводить?
Я отрицательно мотнул головой. Зачем делать ещё больнее? Менотти понимающе кивнул и ушёл. С этой минуты потянулись мои унылые и бесконечные дни, наполненные болью, скукой и отчаянием.
В первую же ночь меня побили. Мальчики дождались, пока я усну, потом набросили на меня покрывало и, как в мешке, поволокли в то самое помещение, где стояли шкафчики. Били меня недолго, но зато все руками, ногами, чем-то ещё. Я плакал, задыхаясь в пыльной ткани, и укрывал голову от ударов. Потом меня оставили в покое, и когда я выбрался и вернулся в спальню, все уже лежали на своих местах так тихо, словно спали как младенцы. Наутро я был похож на жертву автокатастрофы: с опухшей разбитой губой, синяками на руках и спине. Правда, под одеждой этого не было видно. Но сестра Мария монашка, которая занималась нашим досугом, обратила внимание на мою губу. Я соврал, что пошёл ночью в туалет и с непривычки стукнулся об дверь. Проучившись год в «Резерве», я знал, как относятся дети к ябедам, и начинать своё пребывание в приюте с позора не хотел.