Она поняла, что он просто хочет сбежать. От чего-то. Что напомнила ему эта базилика. Вся эта средневековая застылость. Ведь здесь было так же, как тогда. И она знала, от чего он хочет сбежать его мучила совесть. А она его простила. Но совесть его всё равно мучила и все сильнее. Тем более, что он не просил прощения у неё в этой жизни. И не понимал, что, если она согласилась быть с ним в этой их жизни, значит он прощён.
Хорошо. Пошли, еле слышно ответила она. И оглянулась на внутренний дворик между двумя башнями. И увидела себя.
Посередине дворика. Тогда
В келье стоял полумрак. Узенькое окошко едва мерцало. На кровати, которая стояла под окном, сидели двое.
Он и она.
Мужчина, ещё не старый, лет сорока, и девочка-подросток. Девочка сидела молча, вся оцепенев. Опустив голову. Мужчина что-то говорил ей, видно было, что оправдывался, убеждая в чем-то. Девочка как будто не слышала его. А он не дотрагивался до неё. Похоже, он боялся это сделать. Только тихо, быстро и настойчиво говорил что-то. Наконец он встал, посмотрел на неё ещё раз, чуть задержался, словно раздумывая, хотел было наклониться к ней, но передумал. И вышел.
Девочка осталась одна
Встав коленями на кровать, она посмотрела в узкое, стрельчатое окно.
Внизу, по внутреннему дворику, быстро шёл он. Ряса развевалась на ходу. Он не замечал этого. Куда девалась его величавость, благопристойность и уверенность в себе? Он сбегал. От неё От её позора. От их будущего ребёнка. Она смотрела ему вслед и клялась себе, что больше никогда-никогда никого не полюбит. Внутренняя опустошённость от утраты ещё не перешла в ужас перед будущим позором и одиночеством.
Всё ещё было впереди
2.
Они бродили по Риму. Взявшись за руки.
Воздух плыл от зноя тридцать пять в тени. Когда они выходили из магазина или какого-нибудь другого здания, в лицо им пыхал такой жар, что каждый раз она вспоминала момент открывания духовки, чтобы глянуть, ни готов ли пирог тот же обжигающий воздух.
Стройная, миниатюрно-изящная, загорелая, в обтягивающей маечке, выставляя напоказ свою шикарную грудь; в коротеньких шортах-юбке, едва прикрывавших верхнюю часть ног, в деревянных босоножках на высоченных каблуках она была постоянным объектом внимания и мужчин и женщин. Коротенькая стрижка «под мальчика», выгоревшие светлые волосы, изумительной чистоты серо-синие огромные глаза полный «атас» для итальянцев.
И здесь, в Риме, почти одетая, и на пляже в Палермо в чёрном сплошном купальнике с высокими трусиками и прозрачными вставками по бокам, со шнуровкой на мягко колышущейся при ходьбе, соблазнительной груди всюду за своей спиной она слышала восхищенные мужские восклицания: «Бэлла!»
Она слышала возгласы восхищения. Но не смотрела по сторонам, не ловила взгляды. Она знала, что хороша! Безумно соблазнительна.
Ей нравилось быть такой: соблазнительной и недосягаемой для них. Ничьей. Эта игра её возбуждала. А Витторио говорил ей, что хотел бы, чтобы она была маленькой Дюймовочкой, которая жила бы у него в кармане. И он, только он один, мог бы любоваться ею, доставая из кармана и, насладившись её прелестями, снова клал бы её в карман.
Ей нравилось быть такой желанной для него. Ей нравилось быть такой обворожительной. Только для него. Ей нравилось быть доступной для него в любое мгновение, когда он только этого пожелает. И потому её сердило, что он ревновал её постоянно ко всему на свете. Даже к морю. Даже к окну квартиры, к которому она, обнаженная, подходила вечером, чтобы закрыть его.
Кто кого должен ревновать? спрашивала она, смеясь, но в глубине души, сердясь на него. Мне сорок три, а тебе двадцать восемь.
Теперь он начинал сердиться на неё, потому что для него она была самой восхитительной женщиной на свете, и возраст для него не имел никакого значения. Они и смотрелись как ровесники.
Ты чудо! говорил ей он. Таких как ты, больше нет! Только ты можешь быть такой: неуловимой, и каждое следующее мгновение другой. И всегда п р и т я-я-я-г и в а ю щ е й.
Эту игру он начал ещё в свой первый приезд в Санкт-Петербург он стал считать, сколько её разных. И когда на четвёртый день дошёл до сто первой сдался. Его восторг перед ней не имел границ. Все те её качества, которые пугали других мужчин, и потому они, как правило, предпочитали восхищаться ею издали, его приводили в экстаз! Он только и мог повторять: «О! Мирушка! О! О! О!..» Слов у него не хватало не потому, что он ещё плохо говорил по-русски. И по-английски они прекрасно понимали друг друга. У него просто не было слов, чтобы выразить своё преклонение перед нею.