Тётка Стася приумолкла.
А сами, почему не едите? Не удобно мне одной как-то.
Ешь, дочка. Совсем, я вижу, ты без сил. Намытарилась. А я в санатории перехвачу там после обеденной смены остаётся поесть. Много ли мне надо? Деньги вот возьми, сходи телеграмму дай матери и тётке своей, у которой живёшь в Ленинграде, чтобы не волновались. Напиши, что всё у тебя в порядке. Не надо волновать их по лишнему. А мне пора уже на работу бежать. Придёшь с почты она вон за углом, ложись спать. Ничего на кухне не прибирай. Сама приду уберу. А завтра решишь уже, ехать тебе или остаться до осени.
Спасибо вам, шепотом выговорила. И слёзы снова подступили к горлу.
Ну, ну, хватит уже слёз. Всё же теперь хорошо. Пошла я, опаздывать никак нельзя.
И тётка Стася вышла. Скрипнула дверь на улицу.
Никуда идти не хотелось. От сытной домашней еды разморило совсем. Тело постепенно наливалось слабостью и тяжестью одновременно. Веки словно набухли и опускались на глаза без её согласия.
«Прилягу чуть-чуть Нет! усну и телеграммы не успею отправить».
Она бросила взгляд на деньги придётся пойти.
Вышла на улицу, умылась под рукомойником тёплой водой и подставила лицо солнцу.
«Хорошо-то как»
***
Звёздная, душная, июльская ночь. Она сидит на скамеечке под хаткой тётки Стаси. Днём поспала, вернее, полежала в дремоте, и сейчас, ночью, прокрутившись на высоких подушках, сбросив с себя и одеялко и простынку, всё-таки не смогла уснуть. Вот и сидит сейчас в темноте, рассвеченной звёздами и огромной луной. Ясная такая ночь! Только иногда, когда тучка заходит на лунный диск, всё мгновенно погружается в полную темноту. Но это длится мгновение. Потом снова становится ясно, и видится всё вокруг.
Сбоку, слева, скрипит дверь в хатку. Это тётка Стася тоже не спит.
Садится рядом, обнимает её за плечи и молчит.
Тётка Стася, прерывает молчание девчушка, а почему вы одна?
Ох, и длинная это история, вздыхает та.
А вы расскажите, расскажите.
Ну, слушай, коли спать не хочешь. А я ещё никому её не рассказывала Расскажу. Может, и полегчает такой-то груз на сердце столько лет нести
«Перед самой войной это было.
В 1938-м годе закончила я нашу школу-восьмилетку. Жили мы тогда всей семьёй отец мой с мамкой, два братика-погодки семилетние и старший мой брат, верстах в двадцати отсюда. Колхоз там тогда был. Большой. Зажиточный. Потому и восьмилетка своя была со всех деревень в школу ребята ходили. Отец мой завхозом там работал.
Собралась я в Гродне поступать в техникум, сельскохозяйственный. Но случилась любовь. Весной приехал в колхоз новый зоотехник. Не шибко и красивый. Но городской, обходительный. Грамотный. Влюбилась я в него! И про техникум я свой забыла. Но он сказал, что учиться мне надо, и сам отвёз в Гродна. Ждал там, пока экзамены сдам, общежитие помог получить. Вот так учиться я начала, значит. Любили мы друг дружку! Я в деревню чуть ни каждую неделю на выходные ездила. Он ко мне, в Гродна. Но всё чин по чину промеж нас, никаких-таких вольностей! Ни-ни!.. А весной 41-го сделал он мне предложение. Ни отец мой, ни мать не были против. Видели, что хороший муж из него получится, и что любит меня по-настоящему. Ну, вот как оно Решили по осени, после сенокоса, свадьбу играть
А там война началась Призвали его. Но не прошёл он по здоровью с детства двух пальцев на руке не было. Долго он пороги военкомата обивал Не взяли. Сказали, что и здесь крепкий мужик нужен и сделали его председателем колхоза, взамен ушедшего на фронт Демьяна Чеславовича нашего прежнего председателя. Ну вот значит
А в июле, вишь, уже и через нашу деревню стали отступающие части Красной Армии идти. Обоз за обозом. Уставшие, грязные, голодные Мой и ушёл вместе с ними не успели и расписаться»
Тётка Стася вздохнула, словно только вчера не успела она со своим суженым расписаться. И умолкла, задумавшись, опустив голову и глядя себе под ноги.
Девчушка затаила дыхание. Не спугнуть бы чувств тётки Стаси. Поняла, что видит та сейчас и свою деревню, и своего милого-суженого.
Идти спать, штоль, не надумала?
Нет, что вы! Но если вам тяжело вспоминать
Самого тяжелого, девонька, я ещё и не начинала
«Ушел он А немец, как пришёл, рушить ничего не стал. Колхоз разрешил. Церковь открыли при советской власти там склад был. Которые-некоторые из наших деревенских стали судачить, что не так, мол, и плохо под немцем. Не зверствует, девок да баб не трогает. Только еду им давай Председателем назначили бывшего счетовода, Парамоныча, не успевшего уйти с нашими, в старосты определили старого Яся. Это потом мы узнали, что из бывших раскулаченных он, и зуб на Советскую власть имел Ну, стали жить. Ничего жили А в конце осени, как схолодало совсем, стали наши мужики, ушедшие с Красной Армией, в деревню тайком возвращаться. Говорили из окружения. Прятали бабы их поначалу. Да староста этот, Ясь, прознал и немцам доложил. Кинулись немцы по домам, и мужики, кто не успел сховаться, на виселицу посередь деревни так и пошли прямиком. Хорошо хоть баб их с детишками не тронули да потом всё равно всех спалили»