Умирали те, кто еще недавно казался всемогущим.
а храм совсем опустел.
И однажды старый раб, живший при нем не один десяток лет, поймал молоденького жреца за рукав.
Дурное затевается, сказал он, глядя выцветшими глазами. Уходил бы ты, ашше
он не внял предупреждению. Да и что дурного может случиться в храме?
пришли в день Вдовы, когда храм украшали алыми покровами, а в алтарные вазы ставили букеты красных гиацинтов. Он сам срезал цветы в храмовом саду, внезапно осиротевшем, ведь женщины, которые еще недавно гордились службой своей, ныне опасались переступать порог храма.
Пусть так.
Все еще изменится. А Боги милосердны и простят отступников.
Он сам зажег огни в стеклянных фонарях, и наполнил лампы драгоценной ароматной смолой. Вознес молитву. И удивился, когда храм стал заполняться народом.
не было женщин.
И детей, но их и без того в храм допускали редко.
Не было стариков и старух
и кажется, именно тогда он осознал, что служба эта будет последней. И голос его, наполнявший храм вином благочестия, предательски дрогнул. А сердце забилось чаще. И надежда надежда ведь была: разве допустят Боги, чтобы ему причинили вред?
Да, он слышал о прочих храмах.
И о жрецах, что были растерзаны яростной толпой. Но это все происходило где-то далеко, а здесь
он вел службу, вглядываясь в лица пришедших, пытаясь отыскать в них хотя бы тень былого благоговейного ужаса, но не видел ничего.
Хватит, сказал молодой Харвар, который прежде приходил ко службе с отцом и дядьями, с матушкой и ее двумя сестрами, с сестрой и кузинами.
Харвар был порывист.
И не сдержан.
И набожностью особой не отличался, всякий раз тяготясь храмовой службой, видом своим показывая, что время это провел бы с куда большею пользой. Ныне же он, одетый просто куда подевалась его любовь к золоту и каменьям выступил вперед. Он перемахнул низкое ограждение, скорее символ, чем и вправду преграду, оказавшись у алтарного камня.
Твои боги требуют жертву? спросил он, дыхнув в лицо перегаром. Что ж, мы ее принесем! И эту жертву они запомнят
Народ, собравшийся в храме, загудел, но гул этот был каким-то неуверенным.
Вы только посмотрите на этого уродца он напялил на себя красные шелка, когда вы ваши дети
Он слушал безумную эту речь, в которой не было и слова правды.
Голодали?
Быть может, где-то там, на окраинах Империи, в провинциях, что были еще дики, народ и голодал, но не здесь и бедняков не было работа?
Все трудятся в поте лица
он лил кровь вас и ваших детей, чтобы кормить ею чудовищ! его толкнули и, не удержавшись на ногах, он ударился переносицей о край алтаря.
Что-то хрустнуло.
И по лицу потекло влажное, горячее.
Кровь?
Он мазнул рукой и растерянный как стало возможным подобное посмотрел на людей. А те на него. И на лицах их застыл суеверный страх.
Боги же
Боги молчали.
Видите? Эти статуи мертвы ему отвесили еще одну затрещину, не столько болезненную, сколько обидную. Иначе разве допустили бы они подобное?
Его толкнули и пнули по ноге, заставив скривиться от боли.
Вы поклонялись призракам! Харвар ткнул пальцами под ребра жреца и тот захлебнулся воздухом, захрипел, когда рука вцепилась в горло.
И чьи-то руки Харвар был слишком трусоват, чтобы прийти один подхватили его. Подняли, позволяя разглядеть прочим.
Кто-то содрал алые шелковые одеяния.
Кто-то вспорол одежду.
Он пытался освободиться, но что он мог? Не воин, не маг обыкновенный человек, которого слышали боги Раньше слышали, а теперь словно бы оглохли.
Танцуй, его, голого и жалкого, с раскровавленным носом, кинули на алтарь. Танцуй, святоша, и останешься жив!
Кто-то засвистел.
Захлопал.
А он вдруг осознал, что сегодня Боги будут смотреть. О нет, они запомнят все и каждому воздадут по делам его, но помогать?
Нет, его голос прозвучал тихо, но храм привычно подхватил брошенное слово, донеся до каждого из прихожан.
Танцуй, по ногам ударили плетью, и боль обожгла.
Нет, он выпрямился и осмотрелся. Вы приходили сюда за утешением и за надеждой вы приносили дары, взыская их милости, но что изменилось?
Все изменилось, ответил Харвар. Ушло твое время ваше время
Толпа загомонила.
Вы знаете меня. И вы знаете его не ты ли, Ушвар, приходил ко мне, когда он со дружками разгромил твою таверну а ты забыл об обиде дочери? И