Это место должно быть сухим и неподалеку должна быть вода. И то и другое на заболоченной местности проблема. На болоте, по которому они идут, нельзя лечь и напиться из него тоже нельзя. Наконец, уже совсем в темноте, они набредают на относительно сухой пригорок и останавливаются, натягивают тент и раскладывают костер. Лес сразу становится иным. Там, где на него падает свет, он тянется в вышину стволами, озаренными неровными отсветами огня, а между стволами темнота.
Они сушатся. Худолеев разыскивает рядом под корневищем поваленной лиственницы лужицу вытаявшего льда, начерпывает кружкой в ведерко воды и подвешивает его над огнем варить скудный ужин. Анин достает из кожаного планшета карту и наносит на нее точку место предполагаемой остановки. В ожидании ужина, темной сырой ночью, они сидят у огня в накинутых на голое тело плащах и ждут, когда высохнет одежда.
С охапкой дров, хоть с этим нет проблем, подходит Худолеев и, сбросив их у костра, подвигается к огню так близко, что от мокрых штанин валит пар. Невысокого роста, в резиновых сапогах, заплатанных штанах, телогрейке, из под которой выглядывает жилетка, он кажется порождением самой тайги. Он носит усы, ходит в «раскоряку», дышит натужно, с хрипотцой. Сказываются, очевидно, восемнадцать лет проведенных в шахте.
У Худолеева темное прошлое, которое он осторожно пытается умолчать, но в разговорах оно все-таки проскакивает. Вот и сейчас, подвигая к огню намокшие ноги, он пускается в воспоминания:
Эх, однажды я выкупался в крещенье. Подрядился отец меня на праздник архиерея привезти. Кони у нас были добрые, по селу ни у кого таких не было. Взялся я за сорок рублёв, а тогда, это в двадцать четвертом было, пуд крупчатки восемьдесят копеек стоил. Мне тогда семнадцать стукнуло. Запряг я тройку, туда домчал я мигом, а обратно архиерей, два прислужника, груз лед и не выдержал. Это шестого декабря-то
Первая ночевка
Сколько же у вас лошадей было? спросил Анин.
Худолеев вздрагивает как от удара, съеживается и, безна-дежно махнув рукой, отвечает:
Чего там Было А теперь вот никак не прикину, куда мне на зиму податься. Пойти, однако, в тайгу, золотишко еще помыть, пока здоровьишко еще не прошло
Ты, Михеич, откуда родом?
Тамбовские мы.
А-а Тамбовские! С Антоновым гулял!
Не Мы люди мирные. Хозяйство у нас было крепкое
А как сюда попал?
То в двадцать девятом переехали.
Сами?
Худолеев криво усмехнулся и сплюнул в костер.
Кого там «сами»! А за что?
Ну, как? С Антоновым не гулял, но ведь сочувствовал? Обрезом не баловал, допустим. А хлебушком помогал?
Кто сейчас упомнит? уклончиво ответил Худолеев.
А все-таки, за что? Хозяйство, говоришь, крепкое! А что значит крепкое?
Крепкое значит крепкое! В долг не просили.
Понятно. А работал кто?
Отец работал. Трое братьев нас
А батраки?
Так то в страду, когда самим не управиться.
Вот видишь? И батраки! Время-то новое пришло, строй другой, а вы по-старому норовили жить.
Так в Сибирь-то за что?
Не я судил, не знаю. Только сам скажи: реквизировали у вас хозяйство, согласились вы?
Худолеев молчал.
Не согласились! А тут, и двенадцати лет не прошло, война! Немец нагрянул. Вы на чьей стороне были бы?
Так что же мы, своему народу супостаты?
Вот это ты правильно говоришь Здесь!.. Сейчас!.. А тогда иные и по-другому рассудили.
Я за других не ответчик.
Точно! Поэтому мы с тобой и сидим сейчас рядом, и курим. А «иные» в другом месте.
Вода в ведерке вскипела и побежала через край.
Студент!
А! встрепенулся Иван. Слушая внешне миролюбивый разговор Михеича с Яковом Родионовичем, он отвлекся, вспомнил отца.
Взяли отца в 49-м, а вернулся он в 55-м, год назад, по реабилитации. Вернулся назад, но каким-то другим, поста-ревшим, тихим, молчаливым. Иван сразу поинтересовался:
Как там?
Дома лучше.
Только и сказал, а посмотрел грустно. Больше к этому раз-говору не возвращались. Но Иван вспомнил, как вернулся отец. Не по бесплатному «литеру», на скудные рубли купил билет в купейный вагон. Ехал «как все». А костюмчик затасканный, воротник на рубашке истертый Встречали его на вокзале всей семьей. Плакали, целовались, смеялись. Отец держался достойно. Только губы дрогнули, когда увидел всех со ступенек вагона.