Нет, не знает, конечно, этот японец этих-то вот строк из Библии: «Все труды человека для рта его, а душа не насыщается». Но догадываемся, знаем мы, что если и не ведомы ему точно эти-то самые слова, но ведома ему именно эта самая печаль-то вот, запечатлённая в строке «Экклезиаста». Ведома ему она, ибо всечеловечна эта печаль. Печаль о грустном, нелёгком уделе всех-всех нас.
Но нет, не станем утверждать мы, что картина эта во всех своих деталях исключительно однотональна, что она вся насквозь элегична. Нет, нет! Есть лирики и такие внимательней, чутче вникайте вы в их творения! повествования чьи послания к нам чьи гениально которые полифоничны.
Верно: Хиросиге, конечно же, лирик. Тончайший лирик. Лиризм же когда, то всегда меланхоличен будет автор всегда!
Но нет, нет! Есть лирики такого склада, которым удаётся соединить в единое соединять в своём художественном и обыденное, и комическое, и трагическое.
Вот он перед нами уникальный, редчайше встречаемый среди разного рода художественного, образец эмоционально-идейного полифонизма: будем опять говорить мы сейчас о картине «Порыв ветра».
Смотрите: в этом полотне близко соседствуют два настроения. Одно настроение от фигуры мужчины, душой ушедшего в туманно-синеющие, вольные! дали. Другое же настроение ой, ой, порывом ветра сорвало шляпу с этого вот толстячка: бежит, бежит он вон за ней! Весь как согнулся-то тянется как вон за ней он! Она ведь какая новенькая-то! Ой, ой, не кувыркнуться бы ему, бедняжке лысенькому! забавная-то какая фигурка эта! Вы улыбаетесь сочувственно, глядя на этого дядьку, да?
Мы сказали, что два настроения близко соседствуют в этой картине. Но нет, это неверно. Потому это неверно, что, уловив настроение элегическое и то, которое комическое, и когда, пропитавшись ими такими тебе понятными и близкими! и все думая и думая о прекрасной душе и чудесном таланте Андо Хиросиге, мы переводим свой взгляд с того, что изобразил художник на переднем и близком планах своей картины, мы смотрим туда, где виднеются крыши низеньких хижин, крытых пожухлым камышом. Да, как же без этих хижин можно здесь: ведь у этой картины два имеется названия: «Станция Ёккаити. Порыв ветра». Но только где же эта станция-то? А нет её теперь здесь. Давно уже нет. А ведь когда-то тут шла в определённые дни оживлённая торговля! Но про те дни всё уже совсем, почти совсем! давно позабылось. И вот через мысли/чувства про эту позабытую, навсегда ушедшую в никуда, давнюю ту жизнь как всегда через это с нами бывает да, в ностальгические чувствования уходим мы тогда.
Но эти самые ностальгические чувствования знаете, они и естественны, конечно, ушедшее, переставшее быть, оно всегда есть напоминание не надо ведь называть вам, о чём мы начинаем думать при встрече с осколками прежних жизней? Чувства эти, повторяем, естественны, но но ведь как они и банальны же! А главное, про эти чувствования следует сказать то, что они бесплодные они, да! И вот поэтому-то, думается нам, Хиросиге, погрустив, попечалившись мимолётно! об ушедшем, он тут же иронично улыбнулся над самим собой
А если мы неправы здесь, в нашем истолковании, то как же иначе можно увидеть/понять эти вот угловатые, бессмысленные чирканья тушью, что поместил художник над старыми, заброшенными хижинами?
Послушайте, вам ещё не наскучило слушать/читать эти-то вот сейчасшние наши говорения? Скажите откровенно, не деликатничайте вы с нами! Не деликатничайте, поскольку мы и сами изрядно нескромно! бесцеремонны бываем: без особого пиетета относимся мы в каких-то, значит, частных случаях ко многим признанным авторитетам. Нет, это вовсе не от великого самомнения. А это потому так, что словами можно доказать всё, что угодно. Это во-первых. А во-вторых, наша бесцеремонность оттого, и это главное! что очень хочется нам понять про то, как/чем жили все в прежние времена и как/чем живём мы ныне, и можно ли жить как-то получше чтоб посчастливее это то есть.
Ну, так что, продолжать нам наше говорение про наши с вами попытки искания счастья?
Послушайте: вы, может быть, читали ту книгу Льва Толстого, название которой «Путь жизни?». Не дочитали её, говорите? Оттолкнула вас эта книга своей навязчивой, занудной, простите! назидательностью? Со мной тоже именно так вот с этим трактатом случилось. Полистал я его туда-сюда и отложил в сторону. И вспомнились слова Николая Гумилёва: «Если я когда-нибудь начну учительствовать дайте мне яду!».