Как можно заметить, эти версии противоречат друг другу и по мотивам действий «отравителей», и по составу участников.
Но важнее, пожалуй, то, что обе версии не согласуются с надежными историческими данными, как оказывается даже при самом поверхностном обращении к архивным документам. Случай с благодарственным адресом адмиралу Грейгу от граждан города Николаева, текст которого сохранился в Российском государственном историческом архиве (РГИА), в этом смысле вполне показателен.
Если рассматривать первую версию отравления Казарского как достоверную, то возникает вопрос: почему славословия в адрес Грейга в январе 1834 года подписали враги (полицмейстер Автамонов и купец Коренев), только что в ноябре 1833 года сводившие счеты друг с другом в ходе следствия о внезапной смерти Казарского.
В случае же со второй версией отравления возникает вопрос к содержанию текста адреса: если адмирал Грейг и близкие к нему люди имели отношение к антирусской «мировой закулисе» во главе с Ротшильдами и вообще не любили всё русское (а именно это утверждает севастопольский автор Владимир Шигин в своих книгах, материалы которых широко представлены в интернете), тогда почему мелкие участники «мафии» благодарят адмирала за «русские» традиции гостеприимства?
Приведенный пример демонстрирует парадоксальный факт отсутствие внятных представлений о самом Александре Казарском, в первую очередь, о том периоде его жизни, когда он в результате совершенного им подвига на бриге «Меркурий» стал всероссийским героем.
Почему-то априори предполагается, что если в экстраординарных условиях Казарский совершил настоящий подвиг, то в последующей жизни он был обязан прикладывать титанические усилия для борьбы с несправедливостью этого мира, разоблачая либо ворующих полицейских, либо коррумпированное руководство Черноморского флота, раздающее контракты и казенные деньги «своим» этническим группам. И не только героически бороться, но и героически в этой борьбе погибнуть.
Думается, что такой подход некорректен не только с научной точки зрения, но и чисто по-человечески по отношению к тому историческому деятелю, память о котором до сих пор наполняет один из первых севастопольских бульваров, Матросский.
И если Матросский бульвар, длительное время находившийся в заброшенном состоянии, на сегодня приведен в порядок, то этого же нельзя сказать о биографии командира брига «Меркурий».
Конечно, общественному сознанию сложно принять, что герой может быть обычным человеком, со своими слабостями, особенностями характера, обыденными, а не героическими жизненными мотивациями, но, думается, именно такого отношения заслужил к себе Казарский.
И прижизненно, и тем более посмертно.
* * *После победы брига «Меркурий» под командованием Казарского над двумя турецкими линейными кораблями он был произведен в капитаны 2-го ранга и стал флигель-адъютантом Свиты Его Императорского Величества. Считается, что флигель-адъютанты получали распоряжения непосредственно от императора, в том числе по контролю за действиями властей на местах.
Видимо, поэтому факт нахождения Казарского в Николаеве накануне смерти привел сторонников второй версии его отравления к выводу о том, что Казарский был ревизором. Причем его ревизионная деятельность выглядела в духе небезызвестного произведения Николая Гоголя, когда ревизор это такой грозный посланник центральной власти, перед которым должны падать ниц все местные чиновники. А «черноморская мафия» во главе с адмиралом Грейгом вместо этого, но также от испуга, при участии николаевского полицмейстера Автамонова отравила царского флигель-адъютанта.
В действительности, нет каких-либо весомых данных, свидетельствующих о том, что Казарский на момент своей смерти в 1833 году в Николаеве и Севастополе ревизовал деятельность адмирала Грейга. Возможно, эти данные пока просто никто не обнаружил. Насколько можно судить, впервые о том, что молодой герой умер «во время ревизии Черноморского флота», говорится в «Русском биографическом словаре» 1897 года[22]. При этом ни в одном из материалов, на которые ссылаются авторы биографической справки о Казарском как на источник[23], нет ни слова о ревизиях.
Может быть, создатели «Русского биографического словаря» владели какой-то другой документальной информацией? Однако эта информация не была опубликована ни в XIX веке, ни в ХХ, ни в XXI-м. Поверхностный просмотр описей петербургских и московских архивов (РГА ВМФ, РГИА, ГАРФ) также не обнаружил «следов» конкретной ревизионной деятельности Казарского в Николаеве или Севастополе.