Припомнил я и как привезли меня в эту задрипанную старую больничку, стоящую под вековыми тополями и вязами, как с ходу, едва переодев и не слушая моих воспалённых истеричных возражений, меня потартали по узкому бесконечному коридору, заволокли в операционную со светильником, похожим на НЛО, припечатали лопатками к холодному столу, заткнули рот и нос удушающей приторной маской
И вот тут, припомнив-восстановив всё это, я пережил одну из самых тяжких минут в своей жизни. Я чувствовал жгучую боль в левой руке, но только сейчас понял горит плечо! Ещё боясь заглянуть под одеяло, я попробовал пошевелить левой рукой Её не было! И вправду по самое плечо!..
Чтобы не завыть в голос, я прикусил до дикой боли нижнюю губу и медленно приподнял одеяло рука моя, родимая моя левая рученька была при мне. Она протянулась плетью вдоль тела, заканчивалась белой массивной куклой. Я даже хотел на время обмануть себя, уверить, будто на месте и ладонь, но было видно и ясно рука укорочена. И всё же первый испуг-шок о потере всей руки помог мне осознать-пережить истинную беду.
Я лишь философски вздохнул: сам виноват и уже ничего не поправишь
Впрочем, было пока не до философии и не до горестных раскаяний: меня крутило-мутило-корёжило так, что ни с каким, даже самым жутким похмельем и сравнить нельзя. Подобное, судя по киноширпотребу, испытывают наркоманы во время ломки. Я бы с удовольствием побежал в туалет и вывернулся наизнанку, но сил встать-подняться не находилось. Просить же утку, или как там эту посудину называют, я ещё не умел. Принялся терпеть. Потом подумал: хорошо бы медсестру вызвать пусть снотворного вколет, но никакой кнопки сигнальной рядом не обнаружил
Потом я буду зло усмехаться над этим своим первым больным желанием, а тогда, к счастью, без всяких снадобий я опять заскользил, заскользил вниз по бесконечному покатому спуску, как на санках в детстве с горы, и зарылся в рыхлый и тёмный сугроб сна.
В следующий раз очнулся-проснулся я, судя по всему, глубокой ночью. Полумрак, лишь над входной дверью испускал зловещий красный свет ночник. Через проход, напротив меня, пристанывал-скулил тот же дрянной голос:
Ой, маманя! Маманя!.. Ой-ой, ну что же это?.. Маманя! Ой, маманя!..
И так ровно, механически, беспрерывно. Я приподнял голову, взглянул: там сидел, отвалившись спиной на козырёк своей кровати, мужичонка, покачивался из стороны в сторону, зажав обеими руками белую культю правой ноги не было по пах. На табурете рядом с койкой сидела девушка не та, не давешняя, а тоненькая, с длинной косой и молча смотрела на страдальца.
Зинка! простонал тот. Ну дай мне покурить! Помру ведь дай!
Нельзя, папа, нельзя. Ты же знаешь. Усни так
У-у-у, вражина! Я думал, ты добрее Зойки, а ты туда же Ой, мамонька-маманя!..
Мужик голосил и разговаривал в полный голос, словно находился в многолюдной палате один. Но я не успел раздражиться, как снова унырнул в спасительное сонное беспамятство, хотя рука и продолжала гореть, словно ошпаренная. Видимо, организм уже притерпелся к боли, да и мозги никак не могли прочиститься после наркоза.
Окончательно приплыл я на этот берег уже ярым днём, во время обхода. Осмотрелся. В палате, длинной и узкой, потолок грязно-белый и с лепниной по периметру умахал от пола метров этак на шесть. В этом колодце стояло-теснилось девять коек торцами в главный проход. За козырьками большинства из них виднелись костыли.
Два доктора и медсестра с журналом начали с крайней койки у двери. На ней сидел, видать, только что утром поступивший дедуля деревенского вида: тощенький, пегая борода венчиком, в клетчатой рубашке и застиранном синем трико с пузырями на коленях. Плотный доктор, выпятив живот, остановился над ним, брюзгливо спросил:
Ну, что у нас тут случилось?
Да вот, и сам не пойму мозоля обыкновенная была и вот
Дедок закатал баранкой штанину, выставил на одеяло жилистую жёлтую ногу. Я чуть не ахнул: выше щиколотки она синюшно раздулась, мертвенно залоснилась. Хирург брезгливо ткнул в лодыжку перстом, отёр его куском бинта.
Всё, дед, отплясался резать будем, под самый корень.
Ну, подумалось, сейчас старик и взвоет-заголосит, завсплёскивает руками, кинется упрашивать доктора Но старый вдруг с облегчением почмокал сухими губами, раскатал бодро линялую штанину обратно.
Ну, вот, и слава тебе Господи! Теперь отдохну хоть на старости лет. А то прямочки замучили, ироды и гонют, и гонют на работу, всё эксплатируют. Мало им!..