Не подходите, не подходите заговорила та. А то я убегу в спальню и запрусь там. Сказать «садитесь» еще не значит простить. Я уже сказала, что прощены вы будете тогда только, когда у меня явятся лошади и ротонда, Все будет, ангел мой, помоги только денег достать.
Вот это можно. Для этого нарочно сегодня я к Лизавете Николаевне и тетку посылала. Видите, я об вас больше забочусь, чем вы о себе.
Мерси, душка
Да что «мерси»! За это вы должны бы мне еще что-нибудь подарить, ну, да уж бог с вами, только бы ротонда была хорошая.
Поедешь со мной и сама выберешь, как денег добудем.
Добудем! Вы даже сами и добыть-то не умеете. Ужасная вы рохля, страсть какой неспособный, неимущий, все о вас заботиться надо. Ну, садитесь же, сказала Надежда Ларионовна.
С тобой рядом сесть можно? заискивающе взглянул на нее Костя.
Нет, нет. Садитесь вон на тот стул.
Костя сел.
Закурить папироску можно? спросил он.
Курите уж Ну вас Так вот Денег на ротонду вы можете занять у Лизина обожателя Шлимовича. Он дает деньги. Разумеется, только дает деньги под вексель и за хорошие проценты.
Это я понимаю.
Ничего вы не понимаете. Вы совсем дурак.
Костя обиделся.
Ну зачем же, Надюша, так? Ну какой же я дурак, если я при дяденькином деле? А дело у нас большое, сказал он.
При большом деле, а какой-нибудь тысячи рублей занять не можете!
Да ведь кто же даст-то? То есть дадут, ежели на дядюшкино имя, все дадут. Но сейчас сомнение что, почему? и будет колебание фирмы. Никогда не занимали и вдруг
Вы можете все-таки уплачивать-то по векселю?
Я могу но только не сразу, а по частям. Ежели я сразу возьму из лавки деньги, то будет заметно, а ежели понемножку
Да уж слышали, слышали, с гримаской перебила Костю Надежда Ларионовна. Только уж вы так с Шлимовичем завтра сговаривайтесь, чтобы по частям платить.
Шлимович это обожатель Лизин.
Да знаю, знаю я Шлимовича, только рожа-то у него какая-то эфиопская
Ну, вот еще! Рожу разбирать! Что вам за дело до рожи! Вам хоть бы песок да солил. Да вот еще что Я так думаю: ежели вы с Шлимовичем сойдетесь и он будет согласен дать вам денег, то берите уж сразу больше. Ну, что такое тысяча рублей? Берите две.
Это зачем же?
Деньги-то зачем! Совсем полоумный! всплеснула руками Надежда Ларионовна. Деньги на меня же вам понадобятся. Вы уж наперед знайте, что я не желаю больше так жить, как я до сих пор жила. Я хочу, чтобы у меня все было хорошее, как у Полины. Пока я у нас в театре на бессловесных ролях была, я могла так жить, а теперь, когда я с словесными ролями, нет, оставьте. Мне просто стыдно. Вы просите у Шлимовича сразу две тысячи. Чего вам!..
Так-то оно так, да ведь потом отдавать надо, замялся Костя.
Отдадите. Да может быть, к тому времени и старик ваш умрет.
Костя почесал затылок и произнес:
Разве вот, что старик-то
Так две тысячи, сказала Надежда Ларионовна.
Хорошо, хорошо!
Ну, а теперь уходите. С Богом.
Костя поднялся со стула.
На прощанье можно ручку поцеловать? спросил он.
Нет, нет. Когда ротонда и лошади будут все можно, а до тех пор ничего. Идите.
Эх! вздохнул Костя и поплелся в прихожую.
Так приходите же завтра в театр, сказала ему вслед Надежда Ларионовна и крикнула кухарке: Дарья! Запри за ним дверь.
Глава IV
Часов десять вечера. В квартире вдового старика-купца Евграфа Дмитриевича Бережкова везде затеплены лампады. Пахнет ладаном. Клубы легкого дыма от ладана еще до сих пор носятся по комнатам. Сейчас только отслужили всенощную и молебен. Старик Бережков болен. Отец протоиерей и дьякон остались выпить чайку и беседуют со стариком в спальне. Везде старинная, тяжелая мебель красного дерева двадцатых годов, потемневшая от времени. На стенах картины библейского содержания, тоже в потемневших золоченых рамах, портрет самого Евграфа Дмитриевича Бережкова в молодых годах, с медалью на шее и со счетами в руке, и такой же портрет его покойной супруги с головой, туго повязанной косынкой, в длинных бриллиантовых серьгах, в ковровой шали на плечах и с носовым платком, свернутым в трубочку в выставленной из-под шали руке, сплошь унизанной кольцами. В гостиной с потолка висит старинная бронзовая люстра со стрелами и с хрусталиками; в углу часы, тоже старинные, английские, в высоком деревянном чехле будкой. В квартире все говорят полушепотом, ходят на цыпочках. Даже дьякон, разговаривающий в спальне с больным стариком Бережковым, старается умерять свой голос и говорит октавой. Спальня освещена лампой под зеленым абажуром. Бережков сидит в покойном кресле.