Да вот, что после войны отберут: земля, сказывают, больно хороша, так вот участочек бы прихватил: все равно там же будет. Там, может, заслужит, так креста, видно, не надо, пусть участок просит, а крест другому.
И ещё на одной станции сегодня утром столпилась кучка переселенцев из нового посёлка тут же около вокзала.
Ну, что война?
Война Всех погнали, остальных через месяц в ополчение, а весна, вишь, поздняя, так, видно, нынче и сеять не придётся. С кем сеять? Только старики и останутся.
Другой голос, сонный:
А хоть и не сеять: что в ней? Солонец солонец и есть. Пускай бы всех угоняли и с бабами и ребятишками, земли там, толкуют, не родня здешним. Так ходом бы пошло дело: впереди войско, а сзади мы на участки выехать
Да ведь, хоть и завоюем, хозяева земель там налицо.
С тревогой спрашивают:
Ещё какие хозяева?
Китайцы.
Когда завоюем, какой же китаец тогда? Коли ты китаец, должен уходить тогда.
Куда?
На своё место.
Да он и сейчас на своём месте.
Коли нам достанется земля, так, видно, уже место не его будет.
И воюем мы не с китайцем, а с японцем.
Звонок. Мы в вагонах у окон. На нас угрюмо смотрит только что разговаривавшая с нами группа.
И с кем из крестьян ни заговоришь здесь, в Сибири, для всех эта война какой-то поход в обетованную землю. И землю отдадут им, сибирякам, потому что всех своих мужей-кормильцев отдали на войну».
Разумеется, в российской глубинке рвались на фронт далеко не все из тех, кто подлежал призыву. Оттого нередко можно было услышать из ехавших в Маньчжурию железнодорожных составов оформившееся в песню народное сетование:
Ах, зачем меня взяли в солдаты
И послали на Дальний Восток,
Неужели же я виноватый
В том, что вырос на лишний вершок
Впрочем, люди повсюду одинаковы, и чаяния их схожи в любом уголке мира. В этом нисколько не сомневался японский писатель Кайдзан Накадзато12, страстный приверженец Льва Толстого, не упускавший случая возвысить голос против войны. В одном из своих стихотворений он попытался выразить чувства мобилизованного на фронт крестьянина, который прощается с родными местами, предвосхищая собственную гибель на полях грядущих сражений:
Прощай, возделанное поле, где столько слёз и пота лил.
Прощай, река, где я мотыгу после трудов тяжёлых мыл.
Кричать «банзай» мне вслед не надо,
не провожайте, земляки,
Ведь кличи лишь тревожат горы, лишь баламутят гладь реки.
За родину, за государя уйду на бой возврата нет.
Тому, кого на смерть увозят, нелепо ведь желать ста лет!
***
С моря Порт-Артур защищала 1-я Тихоокеанская эскадра под командованием вице-адмирала Степана Осиповича Макарова. Вместе с ним прибыл на Дальний Восток живописец Василий Васильевич Верещагин, автор картин батального жанра, в прошлом и сам выпускник Морского кадетского корпуса (его дружба с Макаровым началась ещё в годы Русско-турецкой войны) Макаров в конце 90-х годов XIX века прославился как исследователь Арктики. По его инициативе был построен ледокол «Ермак», на котором Степан Осипович совершил арктические экспедиции к Земле Франца-Иосифа, Шпицбергену и Новой Земле. Изобретатель минного транспорта, разработчик русской семафорной азбуки, выдающийся военно-морской теоретик, он внушал уважение даже врагам. Книгу Макарова «Рассуждения по вопросам морской тактики», изданную в Японии в 1898 году, высоко оценивал командующий японским Соединённым флотом вице-адмирал Хэйхатиро Того. Во время боевых действий он не расставался с этой книгой и заочно полемизировал с автором, делая на полях критические замечания. Однажды, желая сравнить Макарова с прочими адмиралами российского флота, Того выразился столь же ясно, сколь и безапелляционно:
Это единственный почтенный журавль среди тощих петухов.
Сразу же после прибытия в Порт-Артур Макаров активизировал действия эскадры и ремонт повреждённых японскими торпедами кораблей. Он организовал дозорную службу, широко использовал постановку минных заграждений. Первый же боевой выход эскадры в море под водительством Макарова вызвал у населения Порт-Артура большой душевный подъём и надежду на перелом в ходе противостояния русского и японского флотов. Об этом свидетельствует дневниковая запись Павла Ларенко-Лассмана, сделанная им 13 марта: