Владимир Пироцкий - Стихийное стр 9.

 Врешь!
Я пре о до ле ва ю се б я
Себя.
Я пожертвую частью себя.
А ты будешь та я ть
та я ть
ис че
за ть

Даже пуле, потребна,
хотя бы какая-то доля секунды,
чтобы впиться в живое горячее тело
живого пока человека.

Тупо безжалостно в тело живое
надменно, упрямо и пошло
взорваться,
чтобы живого убить
навсегда
человека.

Всё происходит во времени, длится,
крадется иль прыгает из-за угла
настигает.

Пространство не в счет? Вопреки
устаревшему мудрому ветхому старцу Зенону
хитро расставившему на пути
на пути на пути Ахиллеса
ловушки из мыслей, сомнений и стонов,
чтоб замирал, спотыкаясь на полном ходу
несравненный избранник богов?

Упуская еще на полшага
мирно спокойно и тихо
бесцельно ползущую верно улиту,
медленно вовремя через преграды
без сна и без славы,
не оглянувшись назад, доползающую
до порога судьбы и значенья

каждый растянутый до бесконечности
в космосе жизни, мельчайший шажок постигая,
как несравненный подарок судьбы и усилий,
сделанных собственной волей,
распахнутой миру души
оживая, чтобы отринуть те доли секунды,
что не смогли бы меня уберечь от свинца

или смогли?

Похоже, я и есть  тот «третий лишний»,
на этом празднике лжецов и лицемеров, средь
злых рабов, пустых господ, цветущих пышно
кровавых выгод, упырей закоренелых,
уютно прозябающих в болоте мнений,
взаимных подлых дрязг и вожделений.

Хотел я уберечь людей от зыбких будней,
но я превысил полномочья разума. И доли.
Нет ничего, чем разум, беспробудней,
безрассудней и ничего странней,
смешней, страшней, чем божья воля.

Я признаю себя виновным и никчёмным.
Пример истории меня не научил.
Завидую светло профанам и ученым,
желаю творческих успехов им, инсайтов, сил.

Я захотел мудрее стать других, теперь наказан.
Тщеславье терпеливо дожидалось,
покуда я дойду до этой точки  слаб и связан,
чтоб окончательно добить то, что осталось
и призвало депрессию  обратный путь заказан.
Теперь уж без меня. Скучайте и решайте.
Ещё я здесь пока. Всё кончено. Прощайте
(звучит Увертюра «Эгмонт» Л. Бетховена,
затем бравурная музыка)

Еще два слова хочется сказать. Увы, напрасных.
Давно известно, что нет в мире вечных истин,
пусть бесконечно добрых и прекрасных, но
беззащитных пред лжецом, глупцом, софистом,
лицемером, которые б не вывернули наизнанку
не превратили б в зло, в чаду разбойного запала,
на дыбе подлости и глупости.
Любовь пропала.

И засвистели петли Линча спозаранку.
И дружно топоры стучали в такт.
И сея страх, костры, тиранам угождая, наизнанку
апостол с дьяволом подписывал контракт.
Тоскуя, смерть играла и влекла, звала, пугала,
флиртовала, ревновала, изнывала, оживала.

И нравственность сама,
сухим, бездушным, злым параграфом бряцала.
Торгуя честью, жгла и
головы рубить сплеча, не уставала.
Под знаменем насилья и обмана,
во имя высших целей, сея смерть.
Смердя и разрушаясь под пятой тирана.

И как же жить теперь, смиряться и терпеть?
И полюбить, как божью кару, плеть?

Когда одна и та же скользкая идея
в пространстве «умственного тупика»8, потея,
умы затмила, совесть усыпила. Теперь
кому-то служит оправданьем черных дел,
во имя будущего или для сегодняшней корысти,
тем, кто дорваться до короны не успел
и всеми силами стремится путь себе расчистить.

И тут же вдруг она меняет лик вчерашний,
трепещет, бьется знаменем на башне
последнего оплота светлых сил,
упырь от имени которых, правду огласил.

И превращается румянец павшего героя
в провалы черные невыплаканных глаз
иссохших матерей, беззвучно воя,
взывающих о чуде каждый раз,
к испепеляющим лучам,
грозящим с черных туч сойти,
надежда умерла, отравлена душа и нет пути.

И неизбывная тоска невоплощенных чаяний,
и скорбь у Места Лобного, и свечек вереницы,
когда чистейший ангел во плоти,
неотличим от каверзной блудницы.
И древних мудрых книг молчат,
отравленные злом страницы.

Достоинство забыто, рабский дух подмял
священную десницу.
И коридоры бесконечные унылые больницы,
привычны ко всему молчат,
как закопченные бойницы.

Когда подлец с героем в танце смертном,
сцепившись кружатся, как мощные крыла
одной машины смерти желтозубой.
Повсюду кровь и ложь, привычной смерти мгла.
И силятся стихи читать запекшиеся губы,
толпе с налитыми навыкат кровью  души грубы

отрубленная гулко голова,
в надрывной немоте, хрипя последние слова,
катясь в пыли, топорщит удивленные глазницы,
харкая кровью, судорожно тщится
всё прокричать вослед колоколам седмицы.
Но всё топор сказал
День опочил.
Палач сменил колпак
и фартук снял, теперь он  шут
или отец семейства. Впору фрак.
И нет, как будто, гения, и нет злодейства.

Он делает работу за тебя, чувак,
поди попробуй вякнуть, водку, пиво пей, залейся.
Ты умный? Но тебя умней  дурак,
Тоской иссохни, сдохни, над собой посмейся.

И свет слепит глаза, удобней скользкий мрак,
ты даже не честней, и отсидеться не надейся.

Когда луна и солнце вышли из орбит
не в силах удержаться от измены,
не позволяя миру выжить, он убит,
плодя «червей фальшивых клятв»9, сбивая цену.

И отменяя разум, победивший душу,
живем мы тускло не добры, не злы, 
как дети малые, среди пеленок и игрушек.
По дешевке, продав ее лжецам из-под полы.