Может быть, Бог услышал. Женщина, не дождавшись взаимности, с нескрываемым огорчением поднялась, взяла у ребёнка сумку и ушла. Бедный мальчик, сразу преобразившись, бодро последовал за ней.
Он же остался сидеть на лавке возле подъезда.
Курил. Смотрел на тёмное небо. Смотрел на свои кроссовки. Снова курил. Допивал пиво. Думал об облизывающем, о заманивающем, о замасливающем и о жгущем. Думал также об отделяющем свет от тьмы, о выделяющем не телесную жидкость, а невидимый тёплый газ души, дающий чистоту нераздельной полноценной жизни. И не хотел жить.
Начинало светать. Зашумели машины. То тут, то там ярким светом вспыхивали окна. Он встал и медленно, словно дряхлый старик, поднялся до своей квартиры. Вошёл и упал на кровать без чувств.
В нём жила только одна мысль: заснуть и не проснуться больше никогда. Сегодня был день его рожденья. Тридцать третий по счёту. Среди этих тридцати трёх случались весёлые, грустные, будничные. Один оказался самым пьяным. Другой самым буйным. Третий самым одиноким. А этот был обоссанным. Да, обоссанный день рожденья.
Господи! Господи! Что это со всеми нами?..
Первая любовь
В детстве он всегда хотел летать во сне, но всегда падал. Падал в бесконечную чёрную пропасть. Разбиваться не успевал сердце в ужасе сжималось, замирало, и он, тяжело дыша, просыпался. И потом облегчённо вздыхал: «Это сон! Просто сон!..». А мама говорила: «Ты растёшь». Хотя тут же рассказывала, что сама-то она, будучи маленькой, во сне летала. Летала!.. Летала, как птица!.. И всё равно ведь росла. Сколько же приятнее расти, летая, а не падая?..
По мере роста он, падая, всё более и более приближался ко дну. Всё более и более он ощущал, что там есть, на дне. Неосознанно, мутно, возможно, иногда надуманно, кое-что додумывая, но всё же вполне отчётливо.
Там были камни. Острые и сухие камни, небольших размеров, приблизительно с кулак. Серые такие, местами почерневшие, местами побелевшие. И там не было холодно. Холод пропал, исчез где-то вверху, на некой более ранней стадии падения. Да, он помнил было холодно, было ужасно холодно, но падение всякий раз казалось таким стремительным, что удавалось согреться. Или создавалась иллюзия тепла. Но на дне точно было тепло.
И вот настал день, когда это произошло. Он упал. Совсем немножко, только коснулся вскользь вроде бы привыкшее к падениям сердце снова сжалось в ужасе, замерло, вырываясь прочь из пелены сна к спасительной реальности. Но и этого хватило. Он запомнил, что приземление вышло каким-то уж чересчур мягким. Даже не по себе стало. Так бояться столько лет и вот такой обман!.. Обман ли? Он хотел это проверить: в следующие разы тормозил своё пугливое сердце, отдаляя пробуждение, но сердце не повиновалось. Каждый раз только вскользь. Только, к удивлению, мягкость острых и сухих серых камней. Только мягкость и теплота.
Наконец пришёл тот «опытный» и циничный возраст, когда падения потеряли всякое значение. «Подумаешь, говорил он сам себе. Я просто расту». И однажды вырос. То есть перестал падать. То есть перестал помнить свои падения.
Они были будто райские птички эти девочки. Именно так он искренне считал, вглядываясь через толщину лет в своё нежное и тонкое детство. Хотя иногда казалось, что это, как и падения, являлось более сном, чем реальностью. Ну, нет, конечно же, всё было реальностью. Однако какой-то лёгкой и фантастической, словно сон.
С первой девочкой Леной его связывала общая тайна. По большому счёту, тайн-то было много. Но своих, личных. У неё своя. У него своя. Например, у него спички. Он крал вожделенные коробки из кухни и потом часами, сопя и получая невероятное наслаждение, жёг чудесные «взрослые» палочки за соседским кустарником. Прятался мама же не разрешала баловаться с огнём. Шутка ли ребёнок в школу ещё не ходит, а уже такие забавы? Сгореть не долго. Деревня всё-таки. Кругом сено, трава сухая летом, ветер разнесёт и всё, заполыхали дома. Не шутка, совсем не шутка. Потому и тайна.
У девочек были более безопасные занятия. И тайны тоже. Лена вот делала «секреты». Это клады такие. Раскапывала ямку, запихивала туда разноцветные красивые фантики из-под конфет, иногда могла даже игрушку какую-нибудь маленькую положить, накрывала сверху стёклышком и легонько присыпала сверху. Тогда, в детстве, это выглядело здорово. И таинственно.