Жизнь человека имеет весьма мало смысла для постороннего, равнодушно взирающего на нее, если о ней не свидетельствуют с великой, ненаигранной страстностью, или если в этой жизни не было событий славных, достойных героических летописей и громкоголосой славы народной. Такие события, бывает, сами собой, безо всяких звонких адвокатов, без настырных ходатаев, без всяких чиновных пройдох, увенчивают жизнь достойного избранника. И вы убедитесь, Лука, что и моя жизнь стоит венца. Ибо все в ней - подвиг, самый отъявленный подвиг, все в ней - безудержное, кропотливое строительство, все в ней - медоносное созидание.
Я не могу вам, Лука, сообщить теперь название той организации, в которой состоял в последние годы своей недораскрывшейся - отмечу это без всякой заносчивости - жизни, скажу лишь, что это очень серьезная и солидная организация, умеющая внушить уважение к себе; это важное обстоятельство, но главное - все же то, что она, эта организация, очень и очень секретна. Деятельность наша - вы сами убедитесь - нисколько не подлежит оглашению. Так что понятны будут вам мои недомолвки и намеки, понятны будут их причины и происхождение.
Если кто-то не слышал прежде о нашей деятельности, то пусть он и впредь остается в своем беззаботном неведении, но только лишь пусть он будет уверен, что мы всегда начеку, что мы привычно бодрствуем, когда он спит, что мы думаем и принимаем решения за него, когда он отдыхает, развлекается или предается похоти - этому всенародному, общедоступному, обязательному, сладостному сизифству. Для нас, Лука, даже предпочтительнее неведение обывателя. Никогда приходящих на трапезу, на благожелательную трапезу, не следует допускать шнырять по кухне и обнюхивать ее углов.
Вы, Лука, должно быть, привыкли к моему всевластию, привыкли к моей общеизвестной внушительной ипостаси, и поэтому вы, наверное, удивитесь, если я скажу вам, что в этой неназванной мной организации я - величина не столь заметная, как, скажем, в Академии, в которой мне довелось рачительно и самоотверженно попечительствовать до конца дней моих. Бывало, меня там посылали по разным поручениям, а иногда даже и за водкой. Ну что ж делать и принесешь. Нет, не скажу, что бы в нашей организации я был вовсе уж рядовой исполнитель. Вовсе нет. И есть (а для меня, увы, были) человек восемь или десять, которые безоговорочно признавали во мне и отца, и благодетеля, и командира. В переводе на воинские звания это что-то вроде сержанта. Но все равно, уважаемый Лука, сравните масштабы: с одной стороны Академия, а с другой - восемь или десять бессловесных исполнителей. С одной стороны - необозримый, великий, изощренный мегалополис, который есть наша Академия, если, конечно, как и положено, взирать на нее совокупно, а не подразделяя легкомысленно на различные незначительные части, провинции и отделы, а с другой стороны - простенький дедовский будильник (хотя в чем-то, наверное, они все-таки отдаленно похожи, как, например, похожа жевательная резина на разум). Но, впрочем, дело не в сравнениях. Пускай бы даже и при самой лучшей их, неизмеримой ловкости.
Но дело также и не в моих претензиях на высокую, более высокую должность в организации, ибо я не скажу, что никогда не считал себя недостойным участи более славной и блестящей. Хотя, что такое - все мои претензии, поставленные рядом с благородством и величием целей нашей организации?!
О, вам, Лука, безусловно, приходилось бывать в Пассаже, хотя вы и не женщина (что не вызывает сомнений); а в Пассаже, в этом нашем знаменитом, крупнейшем, доходнейшем магазине продают, в основном, как вы знаете, товары для женщин.